вот нашей жизни круговерть
в преддверьях рая или ада.
За грош скупили красоту
и растворили моря волны.
Я пью из неба пустоту,
я пустотою сам исполнен.
«Сумерк за окошком…»
Сумерк за окошком –
зеркало кровати.
Мы опять о прошлом?
Мы опять о счастье?
Сумеречной боли
обуздать не в силах,
выплываю кролем
прямо из могилы,
и бегу вприпрыжку
стометровку жизни.
Счастье было пришлым
и как есть капризным.
Вижу за окошком
простыню ненастья.
Что же ты о прошлом?
Что же ты о счастье?
«Ну, всё!..»
Ну, всё!
Ну, опять ты глядишь мне вослед
своим искромётным тоскующим взглядом?
Любимая, что ты?
Поверь мне, не надо
писать нашу повесть осколками лет.
Но нет, ни к чему проходные слова,
тебе не сказал я того, что нужнее,
того, что весомей, того, что нежнее
всех истин на свете.
Такие дела!
Ждала ты меня в перекрестии лет,
годов и веков собирая осколки.
Про нас расползаются слухи и толки,
но наша любовь – это прошлого свет,
и это маяк сквозь грядущую ночь.
И порочь все сомненья!
Я стану попроще,
и в нашей зелёной спасительной роще
смогу сатанинскую боль превозмочь.
Оклеены скотчем текущие дни,
чтоб не утекали куда-то наружу.
Любимая!
Если я стану не нужен,
то в памяти нашу любовь не храни.
Размышления в оккупации
Что ты, гой, во мне курлычешь?
Иль зовёт монаший скит?
Иль приснился светлый Китеж?
Или кремлядь вновь шумит?
Погоди! Угомонися!
Сколько в рабстве Русь жила,
но прослеживает выси,
значит, высь не умерла…
Или Русь?
Ну, что вы, право?
Словоблудьям несть числа.
Это сладкая отрава, –
мнить, что Русь не умерла.
Где ж тогда браты-казаче,
Где её богатыри?
Никого.
Лишь ветер скачет,
да повсюду упыри.
Эй, былинная Россия,
любо в рабстве вековать?
Коли тьму не погасила,
так о чём же горевать?
Гой еси, моя Россия!
Или больше не еси?..
Высь дождём заморосила,
в речке дремлют караси.
«Нам не хватает лихолетья…»
Нам не хватает лихолетья,
войны от внешнего врага.
И мы давно уже не дети,
но в головах метёт пурга.
Кому-то нужен хлеб да сало
и зрелищ, зрелищ подавай.
Земля терпеть уже устала
уродский мир и скотский рай.
Играй гармошка!
Эх, Россия!
Пляши, безумная, пляши!
Забыла ты, как голосила,
молила: «Господи, спаси!»
Теперь за деньги – хоть на плаху!
Зачем нам Бог?
Зачем семья?
Пропьём последнюю рубаху
под смачный хохот воронья.
К чему Божественная сила?
К чему любовь и наша жизнь?
А честь давно уже в могиле
среди извечных дешевизн.
Забыта ягода морошка
и лунный луч под небеса –
ни для кого уж не дорожка,
народ не верит в чудеса.
Похмелье с нами не случится,
лишь только смрад небытия.
Но наша совесть – не блудница,
и от жидовского ворья
поможет нам страну избавить,
и мразь ответит за слова.
Не станет Кремль вовек картавить –
надежда всё-таки жива.
«Ты что-то не договорила…»
Ты что-то не договорила,
не рассказала мне о том,
что зачарованная сила
в могилу гонит, как кнутом.
Крестом на грудь легли дороги,
и на пороге нелюбви
ты всё же вспомнила о Боге
и стала храмом на крови.
И стала майской незабудкой
под неуживчивым дождём.
Россию снова бес попутал, –
весь мир безумством награждён.
Не обнажённая природа
стремится слово донести,
а я пытаюсь год от года
всё человечество спасти.
Прости…
ведь даже незабудку
я не забыл, но не сберёг.
Заплакал ветер.
Стало жутко.
Крест перекрестьями дорог
прилёг на грудь мою.
И что же?
Любовь с разлукой так близки
и так отчаянно похожи,
что рвут мне душу на куски.
Народ доверчивость сгубила,
для всех Россия – как тюрьма.
Ты что-то недоговорила
и я опять схожу с ума.
«В мерцаньи снежинок потоплена вьюга…»
В мерцаньи снежинок потоплена вьюга,
в мелькании дней утонула зима.
Мы долго искали по зимам друг друга,
где нас закружила подснежная тьма.
Ума не бывает ни много, ни мало,
по лезвию бритвы два шага вперёд.