и слышал: уходят люди
туда, где им станет лучше
и где суеты не будет.
А здесь, в опустевшем доме,
провалится пол и крыша.
Но те, что ушли, всё помнят
и слушают нас,
и слышат.
«Море падает с потолка…»
Море падает с потолка
и рука вся в ажурной пене
разбивает на сто мгновений
тело моря. И губ слегка
вдруг коснулось его дыханье,
как прощанье и как признанье:
– Знай, кончина моя легка.
Что же я ошалело жду,
будто море из мести в жгут
скрутит тело моё?..
«Эхо изображенья за…»
Эхо изображенья за
горизонтом добра и зла,
за горизонтом зеркала,
где фениксова зола
рожицы корчит и смотрит на
меня, как на эквивалент нуля.
По ту сторону зеркала зна –
ют: меня не примет земля;
по эту – небо не примет,
поскольку огня
не любят на небесах.
Страх заползает за шиворот:
снова бродить в темноте,
чтобы увидеть те
потусторонние отраженья,
эхо которых – я сам?
«Перестану бродить по дорогам…»
Перестану бродить по дорогам
и глядеть на ромашки в ресницах,
потому что потеряно много,
а потерянное не приснится
даже в стоге пахучего сена,
что закатной окрашено кровью.
Что же было?
Любовь и измена.
Что же будет?
Измена с любовью.
Вот и я изменяю дорогам,
но люблю их по-прежнему нежно.
Жизнь потеряна – это не много,
если в Боге Любовь неизбежна.
Баллада о смерти
Я пел её. Я пел о ней
во время взлётов и уныний,
безумный маленький Орфей
в огромной гибельной пустыне.
Мы все живём полушутя.
Как ни крути, но так бывает:
любая мать, родив дитя,
его же к смерти обрекает.
Ах, первородный этот грех –
любовь к ушедшему.
И ныне
пою её – богиню всех
в огромной гибельной пустыне.
Остынет мир в объятьях сна,
и вот она, легка, капризна,
идёт как счастье, как весна,
как возрождение к новой жизни.
Из цикла «Знамя на осине»
Размышления о человеческой злобе
Живёт ли злоба на Руси? –
пойди, спроси у населенья.
И плач безумия:
«Спаси!
Спаси, Господь от преступленья!»
Чего кричать?
О чём просить?
И так всё ясно в царстве мёртвых.
Но ничего не изменить
в рисунках, ластиками стёртых.
Протёртой ягоды в стакан
насыпь и пей лесную силу.
Танцуй за золото Канкан
и в золотом гробу – в могилу.
Быть может, в этом наша суть:
жить, продаваясь от рожденья?
А всё ж неплохо бы взглянуть
на прошлый путь без сожаленья.
Но злоба, крики или ор
народ сражают, словно вирус.
И без разбору – приговор,
народ на этой злобе вырос.
Никто не мыслит о любви,
и милосердие не в моде.
И злоба, злоба на крови –
противовесом всей природе.
Отсюда жадность, подлость, страх
и возжелание насилья
дают фантазиям размах,
как бесовским стремленьям крылья.
У Богородицы спроси,
сложив молитвенно ладони:
«Живёт ли злоба на Руси?»
Но вряд ли это кто-то понял.
«Перестану рассказывать сказки…»
Перестану рассказывать сказки.
Да кому они нынче нужны?
Проходимцы снуют без опаски
по огромному рынку страны.
Сметены не уставы – устои.
И опять по голодной Руси
побредут богомольцы, изгои,
восклицая:
– Помилуй! Спаси!
Исчезая в пыли долгостроя
мой собрат – не услышанный бард –
скажет:
– Если чего-нибудь стоишь,
не забудь про бойцовский азарт.
Оборванцы в столицу – за правдой.
Ну а я – из Москвы, как дервИш,
отдышаться от смут и парадов,
поблевать на российскую тишь.
Драться?
Бить?
Это дело простое
и пустое – скажу наперед.
Если всё же чего-нибудь стою,
то меня не забудет народ.
«Когда меня не станет на земле…»
Все перемелется? Будет мукой?Нет, лучше мукой!Марина Цветаева
Когда меня не станет на земле,
ты ощутишь, что стало меньше света,
что стало как-то холодно в тепле,
что медленней вращается планета,
и удлиняет бесполезный срок
унылого существованья.
А по весне все так же будет сок
стекать с берез в ладони мирозданья.
В плену у времени безвременно живой,
безвременно осатаневший в Боге,