Многие знают Распутина и до недавнего времени оказывали ему всякое гостеприимство, в частности домовладельцы – Д. Н. Новиков, Павел Поликарпович Смирнов, купец Петров, бывший издатель газеты «Россия» Георгий Петрович Сазонов и другие. Оного Распутина также часто принимали при императорском дворце через Марию Ивановну Вишнякову, гувернантку его императорского высочества и наследника, великого князя Алексея Николаевича».
Прочитав этот доклад, Столыпин приказал провести секретное расследование дела Распутина>17.
В то же время полиция в Сибири также пыталась найти Распутина. Генерал-майор Вельк из Тобольска 25 октября дал телеграмму капитану Чуфаровскому в Тюмень с приказом найти «крестьянина Григория Ефимовича Нового». Через три дня тюменская полиция докладывала, что Распутин с весны находится в Покровском, за исключением одной поездки в Петербург летом>18. (Этот доклад противоречит тому, что в том же месяце Распутина видели едущим по улицам Петербурга. Царская полиция часто узнавала о Распутине и его перемещениях из прессы.) 28 октября из Тобольска пришла телеграмма, подтверждавшая, что Распутин находится в Покровском>19.
Через два дня, 30 октября 1910 года, петербургская охранка, которой руководил Михаил фон Котен, выпустила совершенно секретный приказ собрать как можно больше информации о Распутине и его перемещениях и установить, где он находился летом и в начале осени. Вскоре стали поступать ответы. Первым отчитался Алексей Прелин, младший офицер тюменской жандармерии. 13 ноября он направил свой доклад из Покровского. Прелин сообщал, что в начале августа Распутин вместе с дочерью Матреной уехал в Казань, где девочка должна была поступить в школу. Затем он посетил Петербург и вернулся в Покровское, где его недавно видели веселящимся в обществе трех монахинь>20.
Описание настроения Распутина, данное Прелиным, странным образом совпадает с написанной самим Распутиным в Петербурге «Моей жизни в страхе со Христом»:
«На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь в век. Буду хвалить Тебя, враги мои не дают покоя. День и ночь ищут изловить меня, куда я иду, и там слова мои перетолкуют на свой лад и не дают покоя, озверели сердца человеков и благодать далека от нас. Скажу в душе моей, Боже, будь мне Творец и Покровитель, а враги следят и ставят облаву, и пускают стрелы в душу, и проникают сквозь своим хитрым взглядом, и хотят отнять истину, но это не ими дано, не они и возьмут, а только навредят моим юношам. Но всем больны гоненья. Пока злые языки клевещут, даже много умерло от скорби: но это венец мученика.
И Христос страдал, и при кресте тяжела была минута. И крест Его остался на любящих Его, и повседнесь пребывает, кто терпит за Христа. И враги посейчас есть, и ловят, и распинают истинных христиан. Господи, тысячами ополчились на меня. […] Шпионы радуются победе своего мужества, возьмем простячка и посыплем на голову пепла вместо елея. […]
Теперь копьями не мучат, а словами – больнее стрелы. И все стрелы слов больнее меча.
Боже! Храни Своих!»>21
Этот год стал для Распутина тяжелым, пожалуй, самым трудным в жизни. На него ополчились со всех сторон. Его имя, запятнанное клеветой, стало известно по всей империи, и его враги без малейшего стеснения писали о нем самые невероятные выдумки. Полиция следила за ним – агенты власти следовали за ним каждую минуту его жизни. Утратив анонимность, Распутин более никогда не знал покоя.
Распутин написал императрице, и она переписала его слова, чтобы сохранить. Александра сочувствовала ему и верила в истинность его слов. К концу года Распутин восстановил то доверие царской семьи, которое могло быть утрачено из-за газетных статей. Писатель Ипполит Гофштеттер встретился в Москве с Львом Тихомировым и сообщил ему, что Распутин вновь пользуется «нежной любовью» императора и императрицы и «громадным влиянием» при дворе. Подавленный Тихомиров 13 декабря записал в дневнике: «Не спастись им. “Мани, текел, фарес”