Подняв сумку и проходя через двор, Алка на ходу отмечала, какой порядок царил вокруг: ни одной лишней щепки или ведра перевернутого, все на своем месте. «Стасику хорошо тут будет, воздух какой – хоть ложками ешь. Тишина!» – Алка вздохнула, представив разлуку с сыном, с которым не разлучалась с рождения.

Надежда уже хлопотала вовсю. Стасик, раздетый и обласканный, уплетал сгущенку, как всегда неторопливо, но при этом ухитряясь перемазаться от уха до уха.

Тарелки как по волшебству одна за другой появлялись на столе: грибы, курятина, сало, колбаса и всякие соленья.

– Сейчас еще картошечки сварю, а то не дело это – без картошечки-то! – Надька разрумянилась и сновала от стола к плите, от плиты к холодильнику. – Эх, знала бы, что приедете, не стала бы молоко продавать, а то я-то его не люблю, все продаю почти, оставляю только на масло или сметану.

– Надюнчик, как я по тебе соскучилась! – Алка сидела, привалившись к столу, и не сводила с нее глаз.

– Соскучилась, – передразнила Надька. – Как же! Три года не была! Как будто ехать на край света! У, бесстыжая!

С этими словами Надежда подошла к ней, облапила и прижала к своей пухлой груди:

– Что случилось-то, Алк? Понимаю, с порога не спрашивают, ну ты ж знаешь, как я за тебя переживаю! И глазыньки твои обмануть меня не могут – уж очень они грустные. Права я или нет?

Алка всхлипнула:

– Права! Еще как права! Но разговор этот долгий и не при ребенке.

Стасик, услышав, что о нем говорят, перестал есть и смотрел на них. Взгляд его небесно-голубых глаз был не по-детски серьезен.

– Все в порядке, малыш. Кушай, кушай, – Алла, освободясь из Надькиных объятий, чмокнула сына в макушку.

– А ты плачешь? – он все еще настороженно смотрел на мать.

– Нет, милый. Просто мы с тетей Надей давно не виделись, вот и все.

Стасик продолжил свое занятие, а Надежда свое – метать тарелки на стол. При этом то и дело поглядывала на Алку: «Во что ты опять влипла?» – вопрошал ее взгляд, но она молчала, только вздыхала время от времени.

Когда все со стола было перепробовано и за встречу выпито не по одной рюмке знаменитой Надькиной наливки, Алка приступила к своему рассказу. Стасика отправили играть с котенком в другую комнату, и оттуда доносился радостный визг малыша.

Надо отдать должное – Надька слушать умела. Когда Алка закончила, она, пытливо глядя на нее, спросила:

– А почему ты сама-то не хочешь исчезнуть из города? Что у меня, места, что ли, не хватит? Ты знаешь, что, кроме вас со Стаськой, у меня никого нет. Если завтра соберешься жить здесь совсем, я всем святым свечек понаставлю.

– Ну, у меня работа, – растягивая слова, мямлила Алка, – да и квартиру оставлять надолго не хочется.

– Чего у тебя там брать-то? Да моего добра на всех хватит!

– А что ни что, все равно жалко! Я на кровные все покупала! – окрысилась Алла.

– Ты кого обмануть хочешь? Это ты можешь Сереге или Кольке заливать, они по глупости своей мужской, может, и поверят, но я-то знаю, почему ты в городе хочешь остаться! – Надежда в сердцах бросила тряпку, которой сметала крошки со стола. – Все забыть не можешь! За что ж ты любишь его так по-собачьи? Тьфу!

Под Надькиным взглядом Алка нетерпеливо заерзала и стала перебирать бахрому вязаной скатерти:

– Не знаю! Не могу я его забыть! Да и не все мне понятно, что произошло тогда. Чем больше об этом думаю, тем больше вопросов. Вот и хотелось бы эти вопросы задать тому, кто может на них ответить.

Надька ахнула:

– Ты хоть понимаешь, что говоришь! Не пущу! Сейчас привяжу к кровати и не пущу! Он знать тебя не захотел! Всю жизнь перечеркнул тебе и брату твоему, а ты с ним разговаривать собралась! – Голос ее сорвался на крик: – Алка, не смей!