Никон был убежден, что его главный долг – совершить великий подвиг освобождения Церкви от власти государства и возвысить Ее над государством, а для этого ему было необходимо получить особые полномочия; принятие патриаршества из рук царя – «собинного» друга – было таким моментом для истребования и получения этих полномочий, который никогда не повторится. (А мы знаем, что подобного момента не было в русской истории ни до патриаршества Никона – за исключением патриаршества Филарета – ни после). 8.7 в ряду бояр и князей Никона посетил, вероятно, тоже для уговаривания, И. Неронов. Наконец, после нескольких отказов, когда царь с духовенством и боярами на коленях и со слезами умоляли его в Успенском соборе принять патриаршество, Никон, искренне волнуясь, тоже со слезами, отвечал: «Если вам угодно, чтобы я был патриархом, обещайте в этой соборной церкви <…>, что вы будете содержать евангельские догматы и соблюдать правила свв. Апостол и свв. отец и законы благочестивых царей. Если обещаете слушать и меня, как вашего главнаго архипастыря и отца во всем, что я буду возвещать вам о догматах Божиих и о правилах, если дадите мне устроить Церковь, то я по вашему желанию и прошению не буду более отрекаться от великаго архиерейства»; цит. по [2, c.137–138]. Такое (как ошибочно считал Никон, решающе важное для всей его дальнейшей жизни и деятельности) обещание царь и Собор дали ему 22.7.1652 в самой торжественной и официальной обстановке. Тогда же он произнес и самые важные определяющие все действия царя слова (см. с. 87).

Приблизительно так же описал описал эту сцену шведский резидент Иоганн де Родес в своем донесении в Стокгольм от 20.10.1652: «Перед поставлением Никон потребовал, чтобы царь дал ему обещание “повиноваться в духовных делах и чтобы он имел такую же власть и такой же авторитет, как и дед его царского величества – Филарет Никитич. Все это ему было обещано”» [139, с. 112]. Никон, сам всегда старавшийся твердо выполнять свои обещания, ожидал того же и от царя, судя, как все люди, о других по себе; он не понимал и не хотел понимать, что царь в России может все или почти все – в том числе и не хранить своих обещаний. Никон считал это данное ему обещание настолько важным, что «дабы придать ему законную силу, ввел упоминание о царском обете в печатный Служебник 1655 г.» [40, c.23]. Конечно, эти требования Никона ничем не выходили за пределы патриаршей власти (только духовной) и авторитета, и вполне соответствовали древнему представлению о «симфонии властей». «Никон отстаивал идею “симфонии”, предполагавшей взаимное соподчинение светской и церковной властей, что в конечном счете служило бы спасению “человеков в мире ином”» [162, с. 71]. Но это были правильные, но всего лишь слова; в реальной же жизни реальный патр. Никон оказался очень неравнодушен к светской, вполне материальной власти, и всемирные амбиции его оказались на деле равно как духовными, так и мiрскими. Также и царь Алексей Михайлович оказался не прочь управлять и церковными делами, сам или через подчиненных. Так что «симфонии» властей не получилось, а получилось, в течение патриаршества Никона (1652–1658 гг.), управление Россией и ее Церковью вдвоем, а после 1658 г. – разрыв «дуэта» и переход всей власти в руки царя.

И архимандритом, и митрополитом, и патриархом, и ссыльным экс-патриар-хом Никон всей душой ненавидел Уложение 1649 г., подписанное им, как и большинством иерархов, поневоле. Позднее он писал: «я постоянно просил царя об этой проклятой книге, чтобы мiряне духовных не судили. Но ничего не получал, кроме уничижения»; цит. по [2, c.138]. Если бы «Уложение» не было составлено и принято к действию до избрания Никона в патриархи в 1652 г., то оно, вероятно, не было бы (в таком виде) принято при его патриаршестве, то есть до 1658 г. Факт неуступчивости царя в спорах об Уложении мог бы насторожить Никона по отношению к дальнейшему развитию их дружбы. Однако уступить ему царь не мог, так как церковный суд, запутанный множеством жалованных и несудимых грамот, и церковное землевладение, пользовавшееся множеством разных привилегий, были неудовлетворительны и, с точки зрения государства, нетерпимы. Вот всего одна характерная деталь, отмеченная Олеарием: «Если богатый человек направляется в монастырь, он берет с собою только часть своего наличнаго имущества, а остальное остается его наследникам, как немного лет тому назад установлено в их новом Соборном уложении. Раньше <то есть до 1649 г.> они забирали с собою в монастырь все свое имущество, вследствие чего большая часть земли попала под власть монастырей и царь в конце концов мог остаться без земли и без крестьян» [42, с. 409].