Обустроить своё спальное место я решил в маленькой комнатке за перегородкой, прямо под окном. Достать матрас оказалось сложнее, чем думал. Юркий и хитрющий Славик, который служил у нас кем-то вроде завхоза и жил в одной из комнат по соседству, оказался крепким орешком. Как и у любого нормального кладовщика, у него ровным счётом никогда и ничего не было. Но после недолгого разговора со мной и пары глотков хорошего коньяка, которым я его угостил, кое-что всё-таки нашлось. Я кинул матрас в угол каморки, прямо на пол, и накрыл плащ-палаткой.

Переоделся в отцовский китель. Надел новенькие чёрные армейские ботинки, камуфляжные штаны и футболку защитного хаки. Аккуратно развесив гражданскую одежду и наведя порядок на новом месте, я нацепил на пояс армейскую флягу в чехле и отправился на разведку.

– Ты, это, на довольствие сразу встань у Коменданта, – посоветовал Киса.

Я кивнул и вышел в коридор. Берцы казались невероятно неудобными. Спустился вниз. На первом этаже под лестницей располагался вход в подвал. Напротив с каменным лицом восседал на офисном стуле часовой с автоматом и в шлёпанцах. В подвале держали всевозможных алкоголиков, хулиганов, дебоширов и прочий мелкоуголовный люд. Я держался непринуждённо, и никто не обращал на меня внимания. Здесь же была дверь, ведущая во внутренний дворик. Вышел через неё наружу к ещё одной фортификации из мешков с песком. На лавке сидели шумной стайкой девчонки и о чём-то увлечённо курили. Страшно хотелось есть. Вернувшись в фойе, я пошёл в столовую. Там на раздаче уже стоял в очереди Джонни. Мы взяли себе замечательной домашней еды и сели за стол. Гречка с колбасой и тарелка настоящего украинского борща – о чём ещё можно мечтать?

– Нашёл свои шмотки? Ты уж прости, мне сказали: передай Диме. Я и передал.

– Да, всё нормально. Большой у нас такой, клювом щёлкать не будет. Ты как добрался? Где границу переходил?

– Неподалёку от Изварино, где ж ещё. Сердце луганской контрабанды. Потом – огородами, потом уже по трассе ехали. Столько людей помогло, и никто ни копейки не попросил…

– Здесь так, да. Жаль ты Беса не застал. Раньше он в УВД сидел. Сейчас в ОБОПе они.

– Беса?

– Наш главный, Игорь Безлер. Всю Горловку держит. При нём здесь такой порядок железный был, офигеть можно. А сейчас…

– А что сейчас?

– Ну, колхоз. Неужели, сам не видишь?

– Да я ещё двух часов тут не провёл, откуда ж мне знать?

– Твоя правда.

И мы продолжили трапезу в тишине.

Уже свечерело, когда мы с Джонни вышли во внутренний двор. Мы зашли в стоявшее особняком здание, где располагался спортивный зал. В тот вечер играли в баскетбол. Побродив ещё немного, я сослался на усталость и отправился спать.

Жёсткий неудобный матрас показался мне в ту ночь царской пуховой периной. Я засыпал и всё думал и думал о войне. Обратного пути нет. Тихо бубнил телевизор за стенкой, мерно присвистывая, храпел Монах. Что же привело меня сюда на самом деле? Нет, не патриотизм и не желание защитить что-то своё. Моего не было не то, что здесь: его не было вовсе. Люди умело договорились между собой прятать истинные мысли за ширмой общечеловеческих ценностей. Некоторые так всю жизнь и проживут, не осознавая своего участия в этом не записанном договоре. Бесконечное одиночество каждого толкает на участие в общих делах. И безначальный, первобытный страх смерти. О, насколько же он многолик и бескомпромиссен, этот древнейший и, пожалуй, единственный двигатель человеческого бытия! Порой он доходит до своей прямой противоположности – желания сложить голову за призрачные идеалы. Но я не верил в противоположности тогда, как не верю в них и сейчас. Всё в этом мире едино, и любая попытка что-то из него вычленить неизменно ведёт к ложным представлениям о нём. Не найдя своего места в жизни, я сбежал сюда. Просто сбежал к этой юной и прекрасной войне, так умело возбуждающей в своих героях самое возвышенное и ранее скрытое в тёмных глубинах. Я хотел умереть здесь потому, что боялся смерти. Я хотел бежать вперёд – в неопределённом направлении – с камерой наперевес и автоматом за спиной. По первым же признакам, только попав на Украину, я понял, что здесь всё совсем не так, как было в сорок первом. Но это казалось не важным. Война самим своим существованием даровала мне шанс уйти красиво. Навсегда остаться героем в памяти тех, кто даже и не знал меня вовсе. И ещё мне хотелось запечатлеть её такой, какая она есть. Без пропаганды и фальши, без лондоновских идеальных героев и толкиеновских абсолютных злодеев. Со всеми вывернутыми наизнанку телами, со всеми подвигами, со всей животной злобой и ненавистью, со всей искренностью всех возможных человеческих чувств.