за городом падало в осень село.
Напрасно гаишники у кольцевой
пути перекрыли незримому вору —
пушистый снежок, подрывавший опоры,
сдержать не сумели под самой Москвой.
Опять патрули, патрули, патрули —
хотя бы числом, коль не вышло уменьем…
Как будто расправиться с белым движеньем —
единственный путь обновленья земли.
Однако потуги кроились не зря —
весь улей, на зиму залегший, разбужен,
снег вытоптан, изгнан, вновь слякоть и лужи,
с грязцой похоронный парад ноября…
Подводим итоги: осенний провал
подернут каймой под казенную мерку,
декабрь, на Лубянке прошедший проверку,
вот-вот прибывает на прежний вокзал.
2
Открываем совет недовольных:
повернула природа к зиме.
С потаенной в лесах колокольни —
застоявшийся гул, как знаме-
нье разворота планеты ль, погоды,
смены тех, кто сидит на руле?
Гул, как будто глубинные воды
прорвались и тотчас на коле-
ни повалились, как люди, деревья —
надоело копить на прокорм…
Недовольство подстать недоверью,
что стянуло, как лужу ледком.
И все гуще, зазывнее звуки
из облупленных царских ворот
под нетрезвые рабские муки,
под холодный хозяйский расчет.
Гул сродни бесшабашным весельям,
вакханальям во время чумы,
будто плач по порубленным елям,
будто мы – это вовсе не мы
и Россия совсем не Россия,
хоть привычен духовный провал,
подошедший, увы, не впервые
к алтарям, где пророк не живал…
Зимний лес захмелел, как раскольник
в потаенном молельном дому:
– Открываю совет недовольных, —
явит, – было б собраться кому…
Песня кантора
Нам с музыкой-голубою
Не страшно умереть…
О. Мандельштам
Толпа интересантов,
кому б какую власть…
но жил в местечке кантор,
не в славу пел, а всласть.
Его корили гласно
за непотребный пыл.
– Жизнь все-таки прекрасна, —
он пел, как говорил.
Пускай на самом деле
был нищенским размах,
но люди песни пели
на всяких языках.
Пускай враждой грозили
Христ, Яхве и Аллах —
смеялись и любили
на всяких языках.
Практичны дилетанты —
рассчитан каждый слог,
но жил в местечке кантор,
что вот не петь не мог.
Кто руки грел на пасхе,
в дни смерти и крестин,
а все его богатство —
разбитый клавесин.
Пускай круги блестели
на вытертых локтях,
но люди песни пели
на всяких языках.
Куда сбежать от пыли
в молельнях и церквах —
но пели, как любили,
на всяких языках.
Петляла змейкой речка,
цвел по пригоркам мак…
Ворвался в то местечко
любви и песен враг,
приказом коменданта
всех гнали на расстрел,
и старый нищий кантор
в последний раз запел…
Нам сохранило поле
трагический рассказ —
о мужестве и воле
он пел в последний раз.
Сеть нот на обелиске,
на каменной строке
на русском, украинском,
еврейском языке.
Увы, горит бумага —
клочка ни одного,
но вечна к песням тяга,
что шла и от него,
и не сойдет, наверно,
пока над крышей дым.
Кто ж больше правоверный,
все так и не решим…
К урокам истории
(битва при Анкаре 20 июля 1402 г.)
И снова осень валит Тамерланом…
А. Ахматова
До осени совсем не далеко —
сухим желтком подернутся листочки,
а там уже скатать такие строчки,
что полетит под горку снежный ком.
Когда на Баязета Тамерлан
орду надвинул, не смутились турки:
– Куда вы, кочевые полудурки,
нас охранят отвага и Коран,
тут будет вам последняя война —
от наших сабель гнется Византия!..
Беспечно спали улицы кривые,
Луна была по-южному смурна.
Ну, а Тимур ни разу не прилег —
все пять ночей он обходил кибитки,
железный, странный старец… Слабой ниткой
тянулся пульс куда-то на восток.
Чего он ждал еще? Сухих земель
иль куража на вражеской могиле,
своей мужской игры сберечь не в силе?..
И тело девичье, стелившее постель
монарха, оставалось молодым,
трепещущим, молочным, незажженным…
В конюшне Баязета ржали кони,
от кобылиц покрытых стлался дым…
Рожки пастушьи взвыли на заре,