Среди такой обстановки и прошло детство Валентина. Родители жили в северосахалинском поселке Ноглики, районном центре северосахалинского района, в поселке, насчитывающем около десяти тысяч жителей, на правом берегу крупнейшей сахалинской реки Тымь, судоходной для катеров и барж с осадкой до двух метров на протяжении 200 километров от устья реки. Отец был родом из Сибири, а мама – из Астрахани. Великая сталинская коллективизация сорвала со своих насиженных мест миллионы оседлых тружеников, заставив их искать безопасные места на дальних окраинах, чтобы укрыться от зорких глаз НКВД, которые не церемонились с более-менее зажиточными гражданами своей страны, обдирая их как липку и отправляя в растущие как грибы лагеря ГУЛАГа или на поселение в необжитые северные районы. Вот и пришлось будущим родителям бежать на Камчатку из разных уголков страны. Родители мамы пристроили ее к знакомым, завербовавшимся на Камчатку, и в свои 17 лет она оказалась в качестве перелетной птицы, без дома и родителей. Привезли их в поселок Теличики уже в августе, в начале лососевой путины, и приехавшие дружно впряглись в работу по досрочному выполнению очередного пятилетнего плана. Затем они завербовались на рыбокомбинат, где заработки были выше. С конца апреля ловили нерестовую сельдь и солили ее в бочках, затем начиналась лососевая путина, продолжавшаяся до конца сентября. Рыбу, которую не успели обработать, свозили на хранение в ледник, огромную дыру в сопке, где круглый год держалась температура -15 градусов. Регулярно подходили рефрижераторные суда «Востокрыбхолодфлота» и забирали рыбопродукцию во Владивосток. Процесс вывоза продолжался до конца января, когда Камчатка полностью избавлялась от лососевых запасов предыдущей путины. В конце ноября увозили завербованных на одну путину, и на полуострове оставались лишь завербовавшиеся на пять лет. Они-то и готовили рыбокомбинат к началу весенней селедочной путины. Там же родители познакомились и поженились. Когда младшему сыну Валентину исполнилось два года, их перевели на новый, только что открывшийся рыбокомбинат в поселке Анапка, довольно далеко от настоящей черноморской Анапы, недалеко от острова Карагинский. В 1947 году отца посадили на восемь лет по 58-ой статье за неподчинение и сопротивление представителям власти. Ему еще повезло: при существующих тогда порядках мог получить гораздо больше. Летом 1946 года отец поссорился с местным участковым милиционером, который всю войну служил в команде по конвоированию заключенных и ссыльных, что говорит само за себя о его человеческих качествах. На рыбокомбинат пришел очередной пароход-снабженец, и всех свободных работников направили на выгрузку, обычный аврал. Плашкоутов тогда еще не было, а вместо них деревянные кунгасы, изготовленные на Сахалине, где были подходящая древесина и деревообработка. Местные жители зимой заготавливали подходящий лес и распускали бревна на доски и брус, из которых и строили кунгасы примерно десятитонной грузоподъемности. Приходящие пароходы грузили в трюмы пиломатериал, а на палубу – кунгасы и затем развозили их по Камчатке и Охотскому побережью в собственность рыбокомбинатов. Во время выгрузки очередного кунгаса с мукой в мешках отец шел с кунгаса вниз по сходне с мешком муки на плечах. И надо же такому случиться: на его пути в начале сходни на кунгас поднимался тот самый участковый, разойтись с которым на узкой сходне было невозможно – но и уступать дорогу бывший надзиратель не собирался и потребовал от отца, чтобы тот снова поднялся по сходне наверх с мешком муки на закорках. Отец сделал вид, что ничего не слышал, и молча продолжал спускаться – и случайно задел участкового углом мешка, отчего тот упал в воду. И в ходе разборки с матами пообещал посадить старшего Цикунова зимой, когда рыбокомбинат не работал. В начале 1947 года в гости к родителям приехала из соседнего поселка в 100 километрах от Анапки знакомая семья с двумя детьми, при том что на Камчатке расстояние между соседними поселками менее 100 километров не бывает. Развязали нарты, накормили собак и уселись за стол. В то время собаки являлись единственным надежным транспортным средством на Камчатке: сообщение между редкими поселками в условиях тундры, раскинувшейся на сотни километров, осуществлялось только собачьими упряжками. Где-то после полуночи залаяли собаки – и раздался стук в дверь, сопровождаемый голосом участкового в приказном тоне: «Откройте, мы проверим и уйдем». После нескольких повторов, видя, что хозяева открывать не собираются, раздались выстрелы в дверь из пистолета. Отец через дверь объяснил милиционеру, что у него гости с детьми, которые уже крепко спят, и если нужно, то он завтра утром сам придет в милицию, но после этого раздались выстрелы уже из карабина, выбившие стекла в двух окнах. Стало ясно, что участковый пришел за отцом, чтобы арестовать его. Быстро приняв решение, мужчины выставили окно с другой стороны дома, взяли ружья и нырнули в траншею, которые прокапывают во всех северных поселках, заносимых по крышу снегом, и по ним перемещаются во время заносов, почти так же, как на переднем крае фронта. Северная пурга обильна и продолжительна, и чтобы добраться до магазина или в какое-либо другое место, необходимо заблаговременно выкопать траншею и потом ее все время поддерживать в рабочем и доступном состоянии. Двое вооруженных выпрыгнувших из окна мужиков, будучи опытными охотниками, обошли нападающих и зашли им с тыла. Кроме участкового в облаве участвовали двое местных «активистов» из большого и популярного сословия сексотов. Когда участковый понял, что его загнали в угол вместе с его помощниками, он начал стрелять в отца и его друга. Видя, что события приобретают необратимый характер и вполне можно лишиться жизни, отец выстрелил из дробовика, надеясь сбить с него только шапку, так как был хорошим охотником и стрелял отменно, как и его товарищ. Шапку он, конечно, сбил, но при этом немного попортил участковому лицо и выбил глаз. Результат ментовского нападения был провален в самом начале акции. Пока Цикунов-старший разбирался с раненым участковым, его товарищ положил в снег обоих помощников и прострелил им ноги, по одной каждому. После окончания вдрызг проигранного сражения бывший конвоир с одним глазом и два его помощника с простреленными ногами отправились в участок, и через несколько дней из райцентра Оссора приехали три милиционера и забрали с собой отца, где и посадили. Его друг с семьей утром уехал к себе в поселок, а отец на следствии всю вину взял на себя. Никакие доводы, что участковый пришел глубокой ночью и пьяный начал стрелять, перепугав две семьи в доме и поставив их жизнь под угрозу, расстрелял окна и дверь, не были приняты во внимание, и после трех месяцев следствия и отсидки в КПЗ отцу дали восемь лет строгого режима. Участкового уволили со службы в органах НКВД – с одним глазом он не мог рассчитывать на ее дальнейшее прохождение, и пришлось работать сторожем в собственном поселке на рыбокомбинате; а оба его помощника тоже плохо кончили: один утонул на рыбалке, запутавшись в неводе, а второй получил травму и стал хромым. Но отец никогда не жалел, что одного мента оставил без глаза, а двоих активистов сделал калеками, он всегда ратовал за справедливость. Отъезд из поселка Анапка был необходим родителям, так как отец опасался, что одноглазый мент может отыграться на детях. В семье, кроме младшего, были еще и два старших брата. Отец просидел семь лет и вышел по амнистии, объявленной в связи со смертью вождя всего мирового пролетариата, и он сразу же завербовался на Камчатку, а через год вся семья переехала на Сахалин в поселок Пограничный, рядом с бывшей границей, разделяющей остров на японскую и советскую зоны. Семья прожила там около года, пока не закрыли леспромхоз, и всех работников перевели в поселок Ноглики на рыбокомбинат. Такова предыстория цикуновских приключений, прежде чем оказаться в Ногликах. Семилетняя отсидка отца все-таки оставила глубокий след в его изменившемся поведении и укладе жизни: не прошло и года, как он бросил семью и скрылся в неизвестном направлении, оставив мать одну с тремя сыновьями, хорошо еще, что старшие стали почти взрослыми и служили в армии. Но и с одним младшим ей было ой как нелегко. В поселке Ноглики существовала железнодорожная станция, проложенная еще до войны до ближайшего города Оха на самой северной оконечности острова, и далее – до порта Москальво, через который еще до войны осуществлялись снабжение острова и вывоз угля, леса и нефти, которая добывалась в десяти километрах от поселка в поселке Катангли и в летнее время вывозилась наливными баржами в Комсомольск-на-Амуре и Хабаровск, а зимой – по узкоколейной железной дороге, и сливалась в трубопровод, проложенный перед самой войной от Москальво до Комсомольска-на-Амуре. Крупных портов не было, и все советское население ютилось в северной части острова. Южная его часть по итогам Портсмутского мира отошла к Японии в результате проигранной русско-японской войны 1904—1905 годов, и хотя японцы требовали весь остров, российская делегация под руководством Председателя кабинета министров графа Витте смогла отстоять северную половину острова, за что Витте и получил прозвище «граф Полу сахалинский». Южная часть острова была возвращена Советскому Союзу в 1945 году после разгрома Японии во Второй мировой войне.