Я немало удивился, но, не скрывая радости, воскликнул:

– Какой приятный сюрприз!

Он сердито пробурчал: «Выпить дай!», и я выбрался из постели и сбегал за большой бутылкой его любимого виски «Блэк лейбл».

Он залпом осушил стакан и потребовал: «Давай еще!» Я наливал, а он пристально следил за мной. Мне становилось не по себе, как вдруг он сказал: «Я знаю, что фильмов ты уже не снимаешь. Но если снимать не хочется, почему бы тебе, как и почти всем сейчас, не начать собирать их?»

В полной растерянности я промямлил:

– Простите, я что-то не понял…

Он вспыхнул:

– Ну и дурак!

Я совсем смутился и не знал, что говорить, потому что никак не мог его понять. А он гневно продолжал:

– Разве сегодня знают, что такое «делать фильм»? Да никто сейчас их и не делает. 90 процентов так называемых киношников фильмы не делают, а собирают!

С каждым словом он, казалось, становился все злее:

– Кино в упадке! Я жил в его золотой век, когда люди честно делали фильмы. Тогда в работу вкладывали много страсти, а сейчас страстно бьются над тем, чтобы собрать продукт из разных цифр и чисел; вот почему качество фильмов так падает!

В его голосе зазвучало отвращение:

– Съемки перестали быть творчеством, в них осталась одна только механика. Сценаристов сегодня правильнее, наверное, называть машинистами. Стучат себе по клавишам, а то и сам компьютер подсказывает, что писать! Режиссеры сидят, уставившись в экран, и так решают, хороший кадр получился или нет. Разве так снимают? Где творчество, где разум, где человеческие чувства? А ведь без этого фильм не сделаешь! Те, кто называют себя киношниками, думают только о том, как бы побольше собрать на сеансах в пятницу, субботу и воскресенье. В голове одни цифры. Помнят только о пятницах, субботах и воскресеньях, как будто понедельники, вторники, среды и четверги куда-то девались! Их что, вычеркнули из календаря?

Он скорбел об упадке кино; о том, что творчеству больше не осталось в нем места; о том, что из кино ушла страсть. Зато появился сухой расчет, и стала главенствовать экономика.

Печально глядя на меня, он продолжал:

– Создание фильма – это искусство. По-моему, мне повезло, что я жил не в нынешние времена. Против экономики я ничего не имею, но настоящий режиссер должен слушать сердце. И мне этого достаточно. Не хотел бы я жить тогда, когда фильмы создаются не творчеством, а расчетом!

Его слова проникали мне прямо в душу, и мыслями я вернулся в то время, когда фильмы делали совсем не только из-за денег. Я вспомнил те времена, когда фильмы снимали очень тщательно. Я вспомнил 8 декабря 1968 года, съемочную площадку фильма «Мое имя Клоун» и мастера, который творил на ней свое волшебство.

Только я разделался с довольно трудными выпускными экзаменами в школе, как мне позвонил друг детства Риши Капур, или «Чинту». «Привет! Сегодня отец начинает снимать цирковые сцены “Мое имя Клоун” в Кросс-Мэйдане, давай сходим, посмотрим. Там советские циркачки будут, такие, знаешь…» И я купился! Изнурительные испытания остались позади, свободного времени оказалось хоть отбавляй, а глазеть на молодых советских циркачек в облегающих купальниках было куда заманчивее, чем сидеть дома.

Меня, пятнадцатилетнего юнца, это приглашение тогда сильно взбудоражило. И дело было вовсе не в съемках: я, сын режиссера Хамама Сингха Равеля, в общем представлял себе, что делается на площадке. Шел я только для того, чтобы посмотреть на экзотических «заграничных» девушек.

Мы с Чинту до четвертого класса учились в частной школе «Уолсингем», которая потом стала женской. С тех пор мы сделались друзьями на всю жизнь. Отец и дядя Радж, оба режиссеры, хорошо, по-приятельски относились друг к другу.