И вот когда сундук сменил своё четвёртое место жительства, Галька решила-таки его открыть.
Внутри лежали бабкины старинные одежда и обувь, переложенные мешочками с нафталином, шали и платки, накидки на подушки, ленты, пуговицы, отрезы ситца и тика, лисьи воротники, кроличьи шкурки и даже девичья бабкина коса.
В отдельной нарядной тряпице, аккуратно обёрнутое и перевязанное бечёвкой, лежало что-то жёсткое и прямоугольное. Галька развязала шнурок, стянула ткань и застыла, сидя на коленях. Внутри, мерцая тёмным, лоснящимся ликом, находилась старая икона, написанная на дереве. С образа на Галю пристально и глубоко смотрел тот самый старик, что приходил к ней во сне. Он прижимал к груди правую руку, то ли кланяясь пространству, то ли сгибаясь под его тяжестью, а по бокам от его узорчатого нимба читалась надпись:
«Св. Прп. Серафимѣ Саровский Чƴдтв».
Окно
Вместе с распадом Союза в молодую и непуганую Россию завезли много соблазнительных идей о свободной любви при отсутствии всяких обязательств. Лена быстро поддалась этому очарованию, да и как не поддаться, когда рядом был Славик – развязный, смелый, щедрый на комплименты. Её изголодавшееся по ласке сердце не выдержало натиска и без раздумий сдало тело Лены в полное распоряжение Славки.
Недели через три она поняла, что беременна.
Уже не ленинградская, а по-новому – питерская зима и постсоветская действительность были жестоки к молодым незамужним залёточкам. Ни денег, ни профессии у Лены не было, поэтому дорога её неродившемуся ребёнку была одна: абортарий.
Накануне Рождества, отупев от новогодних скандалов своих вечно пьяных родителей, она сидела в женской консультации с незрелой решительностью положить конец едва начавшейся внутри неё жизни.
Тётка Шура, крупногабаритная санитарка лет шестидесяти, окинув её опытным взглядом, громыхнула железной шваброй в ведре с инвентарным номером и присела рядом. Вытерла руки об застиранный служебный халат.
– Срок-то какой?
Лена вскинула на неё опухшие от слёз глаза.
– Срок, спрашиваю, какой.
– Месяц. Наверное.
– Ну, время ещё есть. Успеешь. А сейчас не ходи – мой тебе совет.
– Почему?
– Пьяные тут все они, от Нового года ещё не очухались. Напортачат тебе там ещё чего, прастигоспади, потом уже ребёночка-то захочешь, а не сможешь.
Лена смотрела на тётку и почти не моргала. Слова словно через толстый слой ваты просачивались в сознание и гулко бухались куда-то внутрь, где было пусто и очень холодно.
– Да чего ж ты вылупилась? Неужто думаешь, что вру?
Лена молчала.
– Господь с тобой, девка! Ей-Богу не вру! – Она перекрестилась. – Помочь хочу. Срок у тебя маленький. Погоди немного, пока праздники пройдут. А там, может, и оставить решишь.
– Не решу, – отрезала Лена.
– А ты не торопись. Бог – он не Микишка, у него своя книжка. Глядишь, да поможет.
– Не поможет. Он занят, – усмехнулась Лена, – поздравления с днём рождения принимает.
– А ты не ёрничай. Помолись, всё и решится.
– Не верю я в этого вашего бога.
– В него не верить надо, а любить. Вот как полюбишь, так и он тебе ответит.
Лена криво улыбнулась.
– Вот ты думаешь, ему любовь наша нужна? – продолжала тётка. – За неё он помогает? Не-е-ет. Не нужна она ему. У него своей достаточно. Просто без любви он нас не видит. Серая масса мы без неё. Тут хоть молись, хоть не молись, всё одно. Не видит. А вот как полюбишь – так огонёчком-то и засветишься. Он тебя сразу и приметит.
– Полюбила я уже одного. Хватит с меня.
– Не того, значит, любила. И не так!
Лена молчала.
– Ладно, касатка. Иди ты домой. Время, говорю, есть. Успеешь ещё.
Тётка Шура мягко толкнула её плечом. Лена не двигалась.