После изнуряющих занятий Гатши бежала в прихрамовую манговую рощу. Почти каждый деньтуда прибегал ее деревенский друг и какое-то время они просто сидели молча на камне. Гатши наполнялась силой в этом молчании.

– Чандра Ма говорит, что мое тело – это упрямый осел, и если я не научусь управлять им, то она навьючит меня тюками и отправит домой на четвереньках.

– Глупая она, твоя Чандра. Когда умом одолеваешь танец, ты достигаешь всего лишь мастерства. Но когда танец одолевает ум, ты достигаешь Бога!

– Иногда ты говоришь такие сложные вещи, что я тебя не понимаю. Я не люблю так! – по-детски капризничала Гатши. – Люблю, когда ты просто смотришь на меня.

Они помолчали.

– Почему ты никогда не приходишь в храм поглядеть, как я танцую?! – Гатши спрыгнула с камня и заглянула мальчику в глаза. – С тобой у меня получается куда лучше, чем без тебя!

– Не могу. Видишь ли Гатши, люди построили этот храм для Шивы, но Шиву туда не пускают, а я не люблю ходить в те места, где мне не рады. Вот поэтому мне приходится смотреть на твой танец здесь, в манговой роще. Станцуй для меня, Гатши, как делала это всегда, станцуй от сердца, как умеешь только ты, и ни о чем больше не думай! Обо всем другом за тебя подумаю я.

И Гатши танцевала. Танцевала так, что за ней танцевали и небо, и Солнце, и Луна и все звезды вместе взятые.

Поздней весной 87-го года, когда полуденное солнце припекало уже настолько крепко, что хотелось от него спрятаться, возвращался я из области на своём «жигулёнке» в город. В районе птицефабрики, на перекрёстке, тормозит меня мужик: голосует чуть ли не на самой дороге, грозясь под колёса попасть. Чтобы не наделать беды, я резко остановился, а он – шустрый такой – вцепился в ручку двери, а через открытое окно уже и голову в салон просунул.

– Куда прёшь?! Жить надоело? – взъелся на него я.

Мужичок расплылся в простой, по-детски наивной улыбке:

– Подкинь, земель, до города. Рубль заплачу. – И опять улыбается. Мне подумалось, что, будь у него хвост, как у собаки, он бы им вилял направо и налево что есть мочи – до того был рад своей удаче.

Смотрю на него – мужичок нестарый, одет скромно, но аккуратно. От всего его вида – от заношенной, но чистой кепки на поредевших волосах до выглаженных брюк и крепкого старомодного пиджака – веет чем-то простым и весьма располагающим.

– Садись, – говорю я, снимая машину с передачи.

– Вот спасибо! – обрадовался тот. – Вот удружил! А то на автобус опоздал, а мне в город срочно надо, теперь на перекладных добираюсь.

Мужичок оказался рослым. Запихнул себя в салон будто по частям: сначала верх, потом ноги подтащил; кепка в крышу автомобиля упёрлась. Снял он её, положил на колено и аккуратно расправил.

– Куда торопишься? – спросил я, отъезжая от обочины. – Что за срочность такая, что под колёса ки́даешься?

– В город пивка попить, – ответил мужичонка и расплылся в улыбке, словно кот, налупившийся сметаны. – Мне моя три с половиной рубля дала. – На этих словах он достал из кармана пиджака аккуратно сложенные купюрки и продемонстрировал их мне. – Иди, говорит, отдохни, а то, поди, надоели мы тебе.

– Хорошая жена, раз за пивом отпускает, – хохотнул я. – Мне бы такую!

– Э-э-э, – укоризненно протянул мужик, – ты, поди, городской, всегда пивка можешь хряпнуть, а я из деревни. У нас там пива хорошего отродясь не было. А я разливное люблю, холодненькое. Вот и приходится в город как на праздник ездить. Да к тому же у меня отягчающие эти… как их… обстоятельства. Во! – сказал он и многозначительно поднял указательный палец.

– Что ж за обстоятельства у тебя такие, после которых жена тебя ещё и за пивом отправляет? – Тут уж я заинтригован был.