Внизу, в ужасном том тесном фойе, – на кого-то заорала толстая белая… на чью-то куртку…

Вспомнилось отрочество. – Самое страшное ведь время жизни!.. Само слово-то… Отречение – от чего? – От детства. От себя! – От детского всё-понимания.

Прежде всего – что я за частица. – Светлая или… какая?.. А признаться в этом – больно. А от боли такой – страшно.

А раз так, то я – всего-навсего частица серая…

Больных людей нет – есть не признавшиеся себе в причине своей боли.

И отрочество – распутье. Останешься по-детски искренним – заклюют «ребёнком», ещё пуще – гордецом. И приходится – с мутной посредственной душой – делаться каким угодно профессионалом: юристом, экономистом… военным, политиком… врачом!.. учителем!..

В мире нет никого… кроме философов.

В чём и беда мира. В смысле – социума.

И в чём суть мира.

Только рассуждают все подсознательно.

А все философы – злы. – Ведь надо из них каждому переговорить каждого.

Только добрые – счастливы и безмолвны.

Я себе с того отрочества: почему я должен видеть эту и эту грязь?!..

Ведь я пришёл в мир вот таким.

Но скажи-ка это вслух!..

Вот по радио, по теле: ежегодно тысячи детей убиты своими родителями. – И где. – За стенкой, в соседней квартире.

А я – никогда в отрочестве даже и не мечтал… что буду даже хотя бы слышать… мат или перегар…

Самому закурить?..

Стать посредственностью!

Грязь терпеть?..

А как же – счастье?!..

…Это самое трудное, что дано, вообще – что мыслимо в этой жизни, на этом свете, в этой видимой жизни, перенести.

Как жить чистому, если они в самом деле чист?

Острее этой идеи в мире, мире людей, и не может быть.

Это край.

Как жить честному – честно?

Смысл жить – жить лично, а не на потребу комаров, червей и людей – есть лишь тогда, когда я ежемгновенно – в пространстве многомерном, в Пространстве!

Всякая иная жизнь – для существа, в котором есть дух, – прозябание двухмерное.

Вот я – вот окружающий так называемый мир: я – и родня, я – и друзья, я – и учителя… я – и женщины, я – и должность, я – и деньги… и так далее, и так далее… я – и здоровье, я – и болезни… я – и, наконец, черви…

Вот сны двухмерного пространства.

Законы всяческие ухищрённые иные – изобретены сонными и – во сне, и – для сонных, и – для сна.

Забота единственная у разумного: как быть на этом свете человеку бодрствующему?

…В автобусе вспомнил ночное: «ужас пребывания».

Чувство это длилось, по сути, и теперь. Разве что я с ним смирился.

Да, не привык, а смирился.

В тот, под одеялом, миг я особенно чётко ощутил себя, меня… маленьким живым предметом… в огромных сомкнутых ладонях…

Так и сейчас.

Ужас – от неожиданности этой догадки.

А обычное состояние человеческое повседневное – попросту страх. Страх, который он, человек, страшась этого слова, называет – то волнением… то ответственностью… то набожностью…

Страх пребывания в жизни – состояние длящееся и… нормальное.

Пребывания в жизни: в этом теле, в этом мире, на этом свете.

…Из автобуса вышел – уже под чёрный дождь своего города.

Набрал номер… идя или стоя в луже…

Юный ровный голос…

–– В семнадцать тридцать.

Я – пошагал, пошагал, пошагал…

Но – сколько ни иди… Никогда теперь не встретишь.

Кого хотел бы – больше всего и всех.

Никогда…

И даже и не увидишь.

Никогда…

Чёрный дождь по щекам был горячий.

Мир – мал.

Мир – мал!..

2

Мысли – уже такие мысли, что начинает болеть голова, и по утрам открываю глаза, чтобы выпустить мысли через глаза наружу.

Зачастую я в настороженности – необычной…

Однажды. Пришёл домой, отпер квартиру, запер за собой, стал в прихожей ботинки сымать…

Стукнуло что-то в комнате!

Онемел…

Как что упало…

Сжался! загорелся!

Я быстро… я медленно… в комнату…