На улице, у дверей под козырьком, задыхался.

Минуту. Полминуты…

«Реанимация» – «приёмный покой»… «Скорая» же – всегда туда!..

Пошёл к углу здания… Повернул…

Вот. Дверь. И даже – под большим навесом на столбах.

Пошёл к этой двери!.. Размахивая руками!..

Тяжёлая, металлическая, чёрная…

Распахнул надёжно.

Вместился.

В тихой тёплой комнате свободной – белая вся санитарка и чёрный весь охранник…

–– Я помощник губернатора.

Они оба промолчали…

–– Моя мать тут умирает.

Они – где и сидели…

–– Мне как в реанимацию?

Они шевельнулись, чтобы что-то сказать…

–– Я куртку оставлю у вас.

И я уже её снимал.

Они одновременно негромко попросили … куртку взять почему-то с собой… «на руку»…

Просто и тихо объяснили: по лестнице, третий этаж, налево…

Я миновал их с курткой на руке.

Но на третьем этаже чуть с лестницы в коридор – опустил куртку, за вешалку, к полу… и поволок… как бы большую сумку.

Бывал, то есть, в больницах бегло и псевдосострадательно.

В тусклом медицинском запахе… санитарки встретились по коридору длинному две, но обе – толстые старухи вялые.

По сторонам кое-где… ленивые полосатые тени…

…А вдруг мама сейчас… спросит?!

«Сократили» – и, едва я с глаз, вдруг меня немножко затрясло!.. Как трясёт от холода или вон с похмелья.

Да-да-да… Меня затрясло… от гнева!..

Так со мной бывало, когда меня – что: обманывали… когда, как я видел, думали, что обман удался… когда, главное, обо мне так решили… и когда это – друзья или эта родня…

Теперь, в моём возрасте, мне стыдно… за такой мой рефлекс…

Мне, в конце концов, стыдно… за мою внимательность, за мою, что ли, наблюдательность!..

Да, мне стыдно теперь, что я вообще-то всю жизнь… глазел по сторонам.

А профессию-то мою пристальную куда девать?!

Не знаю, не знаю…

Существо разумное может трясти и благородно, это – от страха, от трепета: а именно – перед самим собственно фактом его бытия.

Вот: лишь за сорок мне стыдно.

И если уж гнев бы, так только – на себя: за свою в этом слепоту, ну, или забывчивость, или небрежность.

«Кризис»? – «Всуе, всуе»!..

Я тогда чуть было не написал заявление: «по собственному желанию» – лишь бы не получилось так, что за меня обо мне – решили, решили!..

«Всуе, всуе»… Вот пристало словечко!

Но я в те дни – как бы разучился говорить.

Как бы научился – наконец-то – молчать.

Подтвердилось – моё виденье!

Ведь я, уволенный-сокращённый, не чувствую себя – оскорблённым?..

Нет. Не чувствую себя оскорблённым.

То-то и оно!

…На улицу сделалось выходить стыдно… или страшно… точнее сказать – странно!..

Улицу в самом центре города зачем-то раскопали – и там целый метр: слои асфальта, песка, гравия… ещё ниже – булыжник и еще песок…

Слои, слои… Годов, веков!..

А все, кто мимо идёт, и в эту бездну даже не глянут, – суть во сне, во сне! – Живущие в пространстве явно ином – плоском, куцем, убогом.

Я же, выходит, средь них, в их этом – в двухмерном – мире, – разведчик!

В студентах слышал, и – с кафедры, сказку-притчу про разведчика про «нашего»: он где-то «там», где у «них» всё «не так», попался на том, что, переходя улицу, посмотрел сначала влево…

Я – после увольнения – признался, что и давно-то чувствую себя, в студентах ли, в юристах ли, в журналистах ли, живущим… буквально на поверхности планеты.

Беру интервью – и при этом ведь подмывает же меня натурально… спросить самое разумное и действительное: изменяет ли мой собеседник жене?.. какое у него самое первое воспоминание в жизни?..

Обучаясь, после юристов, в журналисты, я, может, как раз именно эти-то факты и надеялся предавать огласке. Но вскоре убедился, что мои мысли – вообще вне любого всякого двухмерного листа.