– Совсем обезумел, стыда у тебя нет. Мало того, что позабыл свою жену, так и о сыне не вспоминаешь. А я уж которую ночь сплю одна, все слезы проплакала, подушки к утру мокрые от слез…

Петр молча слушал ее вопли, но было видно, как покраснело его лицо и сам он напрягся. Евдокия замолчала и во избежание вспышки гнева ушла в свою светелку. Жаловаться царице Наталье Кирилловне было бесполезно: однажды на ее сетования та строго ответила: «Он – государь, и не нам с тобой осуждать его и препятствовать. Радуйся тому, что живешь в царском дворце, а не в вашем захудалом домишке».

Не встречая поддержки и сочувствия в чуждом ей царском доме, Евдокия становилась все более раздражительной, ворчливой и нередко плакала, стоя на коленях перед иконами.

А Петр, чувствуя поддержку матери, практически перестал обращать внимание не только на жену, но и на сына. Мало того, свою Анхен он приводил в царские покои и на ассамблеи, нимало не стесняясь осуждающих взглядов присутствующих.

Особенно недовольны были поведением Петра, да и матери его, давнишние супротивники Нарышкиных – знатные бояре Долгорукие, Матвеевы и другие, близкие к ним семьи.

– Ишь, гулящую девку стал водить в царский дом, – ворчал Михаил Долгорукий.

– Ни стыда, ни совести, – поддерживал его Артамон Матвеев. – А что от них ждать, коли род их происходит от стрелецкой верхушки и от офицеров полков нового строя…

– Вот из-за незнатности рода он и порубил стрельцов-то, – усмехался Михаил.

Петру, естественно, немедля донесли об этих разговорах. В бессилии он скрипел зубами, но что-либо сделать с мощными и многочисленными родами ни он, ни мать не решались.

Анна, замечавшая, как менялся в лице ее поклонник, мягко гладила его по руке и шептала:

– Ты – государь, тебе ли их бояться?

– Она права, – дополнял ее вездесущий Алексашка. – Да и святоши тебе не указ.

– Со святошами тоже разберусь, – ворчал Петр.

В конце концов, глядя на расстроенного Петра, Анна предложила:

– Давай уйдем отсюда. Надоело смотреть на эти угрюмые лица, на их старомодные кафтаны, бородатые морды…

Подхватив свою подругу, молодой государь увел ее в одну из комнат и сразу же повалил на кушетку. В перерывах между ласками он достал из кармана камзола какой-то сверток, завернутый в платок.

– Что это? – спросила Анна.

– А ты разверни, увидишь…

В платке оказался миниатюрный портрет Петра, обрамленный алмазами.

– Какая прелесть! – воскликнула восхищенная девушка. – Это же очень дорогой подарок.

– Тысячу рублей заплатил мастеру, – с гордостью ответил Петр. – Смотри, храни его как зеницу ока, как признание моей любви.

– Я буду носить его возле сердца, – ответила она. – И тогда ты будешь всегда со мной.

– Я скоро уезжаю в Германию, – серьезно сказал Петр. – Что тебе привезти?

– Ты же понимаешь, что нужно женщине, – жеманилась Анна. – Конечно же, самые модные наряды, ботинки, которые сейчас там носят. Не могу же я ходить в лаптях!

– Ладно, привезу, – засмеялся Петр. – Ты только гляди тут у меня, не шали. Узнаю – голову оторву твоим полюбовникам. Ты меня знаешь…

– Да знаю, знаю, – Анна прильнула к нему и начала целовать. – Ты там тоже не балуй…

– Никого знать не хочу, кроме тебя, – ответил Петр.

Перед отъездом Наталья Кирилловна вызвала к себе сына. Поговорив о делах, она заметила:

– Мне доложили, что ты приблизил к себе семейство Монсов – даришь им дорогие вещи, украшения. Вон девице Анне подарил даже свой портрет с драгоценными каменьями. А это дорого стоит казне. Не слишком ли ты расточителен?

Петр надулся и пробурчал:

– Чай, я не первый, кто дарит дорогие подарки своим полюбовникам.