– А ведь ты эффективный управляющий, – задумчиво произнёс Щавель, стылым взглядом облизывая хозяина краснописной артели. – Ты, наверное, с манагерами знаешься?

– Знаю некоторых, – с разгона оттарабанил грек и только потом прикусил язык.

– Ты, наверное, в Москве учился, – поставил точку в приговоре Щавель.

Таким злым отца Жёлудь не видел давно.

Аскариди опомнился, но поздно:

– Наговариваешь, боярин, в какой Москве? Не учился я в Москве…

– А речи московские, – сказал Щавель.

* * *

– Пиндец пиндосу, – констатировал Лузга, глядя на качающееся тело Аскариди.

Эффективного управляющего вздёрнули утром на площади. Наспех сколоченную виселицу окружили конные ратники с копьями наизготовку. Горожане, стянувшиеся поглазеть на казнь, супротив ожиданий Щавеля, не роптали. Должно быть, про свою популярность грек наврал.

Когда управляющий отплясал в петле и люд потянулся по насущным делам, Щавель скомандовал строиться в походную колонну. Обоз был готов и находился недалече под хорошей охраной.

Приказ командира разнесли по своим подразделениям Литвин и Карп. Застучали по мостовой копыта и ободья. К Щавелю на муле подвалил Лузга. Исполняя приговор, он выбил табуретку из-под ног московита, а потом запустил руку в котомку и не вынимал, пока всё не кончилось, настороженно зыркая по сторонам.

– Художника всяк обидеть норовит, – ввернул он, косясь на обделавшегося висельника, вокруг которого начинали полётывать мухи.

– Что с обиженными делают, сам знаешь, – обронил Щавель.

– Свой приют для бедных художников он из Вышнего Волочка перенёс. Должно быть, не ужился там.

– Ты знал и не сказал?

– Я думал, ты его за столом зарежешь, – признался Лузга. – А ночевать потом с трупом в доме?

– Мы ж не разбойники, хозяев резать, – смиренно возразил Щавель. – По закону надо, по правде.

– По правде покойный жил, – напомнил Лузга.

Щавель только на виселицу кивнул:

– Он по пользе жил и оттого со временем края перестал видеть. Хорошо, ума не хватило в правду пользу вытянуть, а ведь мог, с его-то размахом… Кабы свинье рога, всех бы со свету сжила.

– Да, ты знатно воздал добром за добро, – как на духу выложил Лузга.

Щавель окинул взглядом старого приятеля, и получилось свысока. Так уж их расставила жизнь, некогда разлучив и установив каждого на своё место.

– Художники натура сложная, – хотел пошутить Щавель, но рядом с неостывшим трупом рачительного хозяина сбился, – вон у них как всё. Свои счёты, свои расклады. Правда, и та своя. А мы люди простые, и правда у нас, как у всех. При столкновении с реальной жизнью оригинальная натура художника зачастую испытывает непреодолимый диссонанс и разрушается в прах.

– Эк ты загнул, по-эльфийски.

– У меня жена из эльфов.

Лузга хлопнул себя по лбу:

– Так вот Жёлудь кто! Я-то смотрю, вроде человек по всем параметрам, а что-то не так.

– Ты ещё не видел, как он из лука стреляет, – сказал Щавель.

– Проверим! – заявил оружейный мастер.

в которой пируют пролетарии водного транспорта, а Щавель творит справедливость

За озером Бологое Великий тракт уходил через болота на Рыбинск. Дорога к Вышнему Волочку была совсем гадкой: мокрой в сушь, топкой в дождь и непролазной до схода вешних вод. Двадцать вёрст до Заречья были дорогой конских костей. В этих краях для передвижения во все времена года, кроме зимы, купцы выбирали каналы и реки. Пусть медленнее, зато надёжно и дешевле в десять раз.

В деревне меж двух озёр встали на обед. Трактир не вместил всех караванщиков, многие устроились возле телег.

К Жёлудю словно невзначай подошёл ратник:

– Твой старший-то всегда так дела ведёт?