–Чего тебе? Я устал! – его насмешливый тон якобы говорил ей «Ничего у тебя не получится слабачка!». Женщина, сдвинув брови на своем круглом лице, начала свой монолог:

–Не смей меня игнорировать Джакомбо. – она скрестила руки и гордо подняла подбородок, – Джеки останется дома с семьей. Я не позволю тебе выгнать моего сына из моего дома. – В этот момент мальчики наверху обрадованно обнимались, счастливо улыбаясь, слушая, как мама их защищает, – Это мой дом, – она сделала ударение на слове «мой», – во всех твоих бедах и несчастьях виноват только один человек – ты. Не смей винить моих детей. Не смей угрожать и попрекать их куском хлеба, – ее глаза искрились от смелости, – а если тебе не нравится – убирайся сам. Я устала. Устала от унижений и побоев. Единственное, что меня держит дети. Мы уйдем, только вместе – а ты останешься здесь, будешь зализывать свои раны и топить их в алкоголе!

–Да я тебя…– Джакомбо опешил от такой речи, он грозно надвинулся на жену, но она лишь сильнее расправила плечи:

–Ударишь? Бей. Я не боюсь тебя, – она смотрела прямо ему в глаза, – я любила до безумия до беспамятства, но не тебя. Это был другой человек. – ее сочувственный тон обескуражил Джакомбо, а глаза вдруг заблестели от слез. Он увидел постаревшую осунувшуюся жену будто бы в первый раз и она смотрела на него как на незнакомца, -Тебя я не знаю. Ты чужой мне.

Он не смог сказать ни одного слова. Его руки сжались в кулаки, а губы неестественно побелели. В глазах мужа Тереза увидела страх и отчаяние, которые ему были несвойственны. Джакомбо вылетел из дома, бросившись прочь со двора. Он не помнил, как оказался на отшибе, где обитали лишь стаи бродячих собак. Присев на одну из коряг, он достал пачку дешевых сигарет. Курил одни за одной. В памяти всплывали картины прошлого, но кто все-таки прав? А кто виноват?

***

Тереза Джонсон вынесла большую корзину с грязным бельем на задний двор, где стояло жестяное корыто, наполненное горячей водой. Будни домохозяйки из низших слоев общества таковы, что большую часть суток приходится находиться в согнутом состоянии.

Спина, уже привыкшая к ежедневной работе, практически не болела, лишь понемногу калеча позвоночник. Передышка – непозволительная роскошь, ведь обеденное время не за горами – дети, муж, и быть может что-нибудь останется для нее. Тереза старательно полоскала, терла, выжимала белье покрасневшими руками со скукоженной кожей от воды. Она поднимала каждую вещь вверх, смотря «Не осталось ли на ней пятен?», затем аккуратно развешивала на бельевых веревках. Легкий ветер и солнце аккуратно подсушивали одежду, которая дожидалась следующей стадии – глажки. Рядом с Терезой крутилась Виви – девочка играла со своими игрушками и училась у мамы стирать. Девочка с большим энтузиазмом шлепала маленькими ручками по мыльной воде, счастливо разбрасывая по двору пенные ошметки. Вдоволь наигравшись с пенной водой, она вытерла ручки о фартук матери, спросив:

–Мама, а вы купите мне новое платье? – ее большие глаза смотрели на уставшее лицо Терезы. Дочка еще не понимала, что в их семье недостаточно денег на излишества:

–Нет, милая, прости, но мы не сможем этого делать, – пронизанный грустью голос Терезы выдавал ее внутреннее состояние. Она, отложив на секунду бледно-желтую майку, вытерла руку об фартук, и погладила дочку по щеке, – может чуть позже. А сейчас сбегай, пожалуйста, к братьям. Скажи им, что скоро наступит обед, если не хотят, есть холодное, то пусть скорее заканчивают и идут домой.

Виви счастливо улыбнулась, схватив мишку за одну лапку: