В сумерках подвалили к низкому берегу, поросшему густыми кустами. Глубокая заводь уводила вглубь, жёсткие стебли камыша тихо шуршали о дощатые борта лодок.

Вскоре запахло дымом, открылась широкая голая поляна, окаймлённая пожелтевшими клёнами и дубами. Место было сухое и тихое.

Появились люди, всё вокруг огласилось шумом и криками. Видно здесь был стан маньчжуров и флотилию поджидали. Десятка полтора в тёмных в сумерках одеждах ловких людей бросились к лодкам и торопливо стали помогать разгружать самое необходимое к ночлегу. В отдалении от воды просматривались низкие балаганы для жилья.

Запылали костры, отгоняя тучи комарья и гнуса. Багровые отблески заплясали по речной волне.

«Ишь ты, да у них тут стан свой», – Мишка оглядывал любопытным глазом суету на берегу.

Лодки вытащены на илистый берег. На Мишку никто не обращал никакого внимания. Он продолжал сидеть на дне, с тоской поглядывая на тёмные воды реки. О бегстве нечего было и думать. Связанный по рукам и ногам, ослабевший от голода и пут, он сразу пошёл бы ко дну.

Наконец стан помаленьку стал утихомириваться. Ужин уже съеден, уставшие за день изнурительной работы на вёслах люди укладывались спать.

Тут Мишку потревожил прежний китаец. Он развязал пленника и помог перебраться на берег. Опять чашка каши, несколько непонятных слов – и Мишка остался один под кустом боярышника, со страхом ожидая наступления долгой промозглой ночи.

Гнус набросился на жертву, но Мишка уже не сопротивлялся этому нашествию. Все голые места на лице и руках опухли и кровоточили. Страдания постепенно отупляли его. Злоба волнами накатывалась и медленно отступала, оставляя тупое ощущение пустоты и отчаяния.

Жалко, ведь и не жил совсем. Можно сказать, последнее время и зажил только – и такой конец? Нет, держись, Мишка, ещё не конец. Надо терпеть. Только терпение может спасти. Не век же сидеть в колодке. Да и гнус скоро утихомирится. Холода скоро. Осень… Мишка всё чаще стал разговаривать с собой и иногда вслух.

Утром прозевал общий подъём. Разбудили грубыми толчками – стан собирался в дорогу. У берега покачивались большие лодки с крышами на тонких столбиках. Китайцы возились с парусами, готовясь их поднять на невысокие мачты.

Мишку поволокли на одну из таких лодок и бросили на носу, где он даже воды не видел.

Не прошло и полчаса, как лодки одна за другой отваливали от берега и распускали тростниковые паруса. Они странно шелестели, забирая лёгкий ветерок. Ему помогали отдохнувшие гребцы.

Мишка без мыслей в голове прислушивался к монотонному плеску воды за бортом, и сдерживал приливы ярости, временами наваливавшиеся на него. Хорошо, что мошкара оставила в покое. На середине реки она не досаждала, лицо отдыхало, хоть и горело нещадно. Глаза припухли и слезились, губы запеклись в кровоподтёках.

Короткий моросящий дождик длился недолго. В прорывах между тучами блеснул луч и вокруг посветлело. Ветер усилился, паруса с характерным шелестом туже натянули снасти. Матросы забегали, подгоняемые окриками и угрожающими постукиваниями бамбуковой палки.

Чайки с криком проносились над волнами, выхватывая зазевавшихся рыбёшек. Мишка провожал их взглядами, пока позволяла колодка. Хотелось пить и есть. Никто в этот раз не вспомнил о нём.

Стараясь меньше ёрзать, он мрачно томился ожиданием чего-то неясного и тревожного. Он так погрузился в размышления, что вздрогнул, когда обнаружил стоящего рядом человека.

Молодой китаец в розовом шёлковом халате внимательно рассматривал пленника. Тот сразу узнал своего избавителя и неловко пошевелил плечами. Сморщился от неприятного прикосновения колодки к натёртостям.