– Но мы веками не вмешивались в дела Тэрры, – растерянно выдавил мальчишка.

– Если дело начнёт принимать дурной оборот, то вмешаться придётся, – твёрдо сказала Элайна. – И ты, Мартин, должен быть готов, что это обязанность падёт именно на твои плечи.

Тот резко поскучнел.

– Так себе перспектива…

– А никто тут тебе и не завидует, – хмыкнул Мирэлл.

Мартин повздыхал немного, представляя масштабы грядущей ответственности, и решил сменить тему.

– Отец говорит, что мир всегда признает своего создателя и будет трансформироваться, следуя его воле.

– Так и есть, – согласился Стармонт. – Но если на первых этапах создания эта власть необходима, чтобы скорректировать движение векторов и сформировать каркас вселенной, то впоследствии чересчур навязчивое вмешательство, а тем более нарушение установленных законов мира, крайне нежелательно. Особенно важно действовать с осторожностью, когда картина находится на пороге созревания.

– Но почему? Создатели ведь там всё равно что боги, – Эмберхилл недоумённо свёл брови у переносицы. – Можете творить всё, что вздумается.

– Это весьма распространённое заблуждение, – Мирэлл обменялся весёлыми взглядами с Элайной. – На самом деле, принудительное вмешательство порой приносит больше вреда, чем пользы. Даже обладая абсолютным контролем над миром картины, не следует нарушать его законов, иначе есть риск испортить всю работу.

– Каким образом?

– До того момента, как картина «зацветёт», она неразрывно связана с создателем духовными нитями, которые зарождают жизнь в новой вселенной и плотно сплетаются с полотном мироздания. Это как будто ты временно помещаешь половину собственной души и сердца в картину и становишься её частью. Ломая и перекручивая её законы, ты в какой-то степени то же самое творишь с собственной сущностью.

– О…

– Поэтому, – назидательно продолжил Стармонт, – следует очень бережно относиться к формирующемуся миру в картине – если пострадает он, пострадает и архитектор.

– Это я знаю, – Мартин помрачнел, отводя взгляд.

Мирэлл помедлил. Естественно, он знал. Ведь именно так погибла их с Элайной мать несколько лет назад, когда во время пожара сгорели три её незаконченные картины. Смерть наступила так быстро, что ей не смог бы помочь ни один струнный мастер, призванный исцелять повреждения подобного рода. Они даже не успели перенести душу госпожи Катарины Эмберхилл в другую картину – трагичнее гибели родственника во всех провинциях считались только случаи, когда члены семьи не успевали совершить обряд погребения и направить душу дорогого человека в иную вселенную, где они могли бы помогать и направлять его. И вот так напомнить об этом Мартину и Элайне было не лучшей идеей. Прочистив горло, он скользнул виноватым взглядом по застывшему лицу Элайны, после чего снова повернулся к Мартину.

– Так или иначе, – сказал он, – у «созревшего» мира появляется собственное, хм, сердце, и архитектору более не нужно «одалживать» своё для поддержания в нём жизни на этапе сотворения.

– А не сложно это – одновременно следить за несколькими мирами, которые ещё даже не зацвели? – спросил Мартин, оборачиваясь к сестре, та пожала плечами.

– Конечно, сложно, – не стала спорить Элайна, переглянувшись с мужем. – Но куда сложнее, когда картин нет. Жизнь становится… тусклой.

– Да уж, вы, творцы, все одержимые, – посмеиваясь, кивнул Мартин. – Только и можете, что о своих вселенных заботиться, – он хитро покосился на сестру и как бы промежду прочим бросил в сторону: – Отец уже не раз интересовался, когда вы двое помимо картин начнёте думать и о детях.

Мирэлл как раз поднёс к губам чашку с чаем, но, услышав эти слова, едва не поперхнулся. Элайна отправила ему ироничный взгляд и переключила внимание на брата.