– Нашла! – воскликнула Кюри, потрясая толстой папкой из самого нижнего ящика. Записи о пациенте так же выцвели, но во внутренний карман папки была вложена тонкая и лёгкая круглая катушка-кассета с шестью треугольными вырезами.

– Что ж, – да Винчи взял в руки бобину с магнитной лентой и осмотрел её. Потом установил катушку, вытянул ленту – её было не так уж много, – провёл через лентопротяжный механизм и нацепил на пустую кассету. Немного покрутил её, чтобы лента достаточно намоталась, окинул взглядом проделанную работу, включил шнур в розетку. Нажал на узкую чёрную кнопку воспроизведения (индикатор «ВОСПР» загорелся красным) и увеличил громкость.

Сначала раздался характерный треск, потом чьё-то невнятное бормотание. Разобрать ничего было нельзя, и когда все четверо решили, что слушать больше нечего, этот невнятный монотонный бубнёж разрезал дикий, громкий, отчаянный вопль, и тут же второй. Затем воцарилась тишина. Через четыре секунды вопли возобновились, и эти определённо женские крики несли в себе мольбу о помощи, ужас нечеловеческой боли, переходили в жуткие рыдания, сходили на нет, превращались в рычание, потом в совершенно кошмарные визги. Вскоре раздался громкий стон и наступила тишина. Запись закончилась.

– Жуть, – прошептала Кристи.

– Это же типа психушка, дорогуша, – усмехнулся Эйнштейн. – Или ты ожидала услышать Моцарта?

Да Винчи снял катушку с магнитофона и положил на стол. Он не знал, настоящие это записи или нет, лежит ли здесь этот магнитофон с незапамятных времен, или подброшен специально для них, для антуража, чтобы похолодить им кровь. Среди этой давящей обстановки запись звучала неприятно и очень, очень уместно. Фрагмент мозаики на нужном месте. Конечно, мурашки по спине да Винчи не побежали, но не впечатлиться он не мог.

Именно он – не мог.

Стало тоскливо и как-то пусто. И, что уж греха таить, страшновато. Но не до мурашек, нет. Конечно, нет.

– Нет здесь никаких меток, – сказала Кюри. – Надо искать в других комнатах.

Кристи громко чихнула. Дежурного «будь здорова» не прозвучало.

– И побыстрее, – согласился Эйнштейн. – Неохота торчать здесь весь день.

– Но на входе был сигнальный стикер, – напомнил да Винчи. Тоскливость пробралась до костного мозга, и с этим уже ничего нельзя было сделать. Только поскорее закончить Игру, которая едва началась. – Значит, здесь есть предмет.

И что-то не так с магнитофоном. Но что?

– Нам сказали, что помеченные комнаты могут представлять для нас интерес, – отозвалась Кристи, снова чихнув, – но это не обязательно значит, что здесь спрятан игровой предмет.

– Что ж, было и правда очень интересно, – согласился Эйнштейн.

И не говори, подумал да Винчи.

– Ладно, пойдёмте дальше, – шагнула к выходу Кюри.

Они последовали за ней. Дверь в соседнюю комнату была распахнута, свет в ней не работал, были видны лишь очертания очередной груды хлама, и стикеров тоже не было.

– Не будем заходить, – сделала за всех вывод Кюри, но Кристи внезапно шагнула внутрь.

– Эй, – неловко сказал Эйнштейн, то ли призывая Кристи вернуться, то ли предлагая всем пойти за ней в темноту. Но Кристи уже вышла, держа в руках неимоверно пыльную пару старых резиновых сапог небольшого размера. Она сняла мокрые грязные носки, обтёрла ими сапоги и надела, предварительно вытряхнув из них большой клок волос.

– Фу, – вырвалось у Кюри.

Фу, согласилась Кристи. Но пневмонией из-за своей дурости ей заболеть не хотелось.

– Больше ничего там не заметила? – на всякий случай уточнил Эйнштейн.

– Нет.

Они двинулись дальше, но да Винчи остался стоять, смотря на вытряхнутый клок волос, сосредоточенно о чём-то думая.