В дверях застыл черный силуэт. Особенно поразило Винию то, что гость явился не со стороны атрия, откуда полагалось бы, но из глубины дома.

– Дядя? Откуда ты?

– Из твоего кубикула, дорогая. Ты не известила меня, что намерена ночевать под открытым небом. Я прождал два часа, собираясь пожелать тебе спокойной ночи.

Анций подошел к племяннице, остановился, уперев руки в бока. Виния глядела на него снизу вверх. Сейчас дядя казался ей особенно худым и особенно высоким. Правда, с годами он начал сутулиться. Анцию было за шестьдесят, но выглядел он моложе, несмотря на седину. Близко посаженные серые глаза оставались такими же ясными и чистыми, как у Гая Элия. И жизни в них было не меньше. А вот яду, пожалуй, больше. Как и в голосе.

– Два часа? – не поверила Виния. – Так ты пришел, пока еще были гости… Почему же ты…

– Не порадовал их своим присутствием? Я решил, что с тебя достаточно незваных гостей.

– Но, дядя! – возмутилась Виния. – Я не позвала тебя, потому что ты их всех терпеть не можешь: и Марциала, и Париса, и…

– Согласен, не жалую. Софокл мне больше по душе. Поэтому я провел время в его обществе. Свиток лежал у тебя подле кровати, – пояснил он. – Тебе не случалось оценить преимущество разговора с собеседником, который не может ничего возразить?

– Но, дядя…

– Теперь ты спрашиваешь, зачем этот старый осел пожаловал? Я, разумеется, не о Софокле.

– Но, дядя, – рассмеялась Виния, – ты несправедлив.

– Разумеется. Я не только несправедлив, но и пристрастен. Доказательство тому то, что я избаловал тебя совершенно.

Виния развела руками. Слов у нее не было.

– Скажи, это новый способ лечения: сидеть на холодной земле?

– Песок теплый, – возразила Виния.

– Препираться со старшими – это тоже новая добродетель? Весьма распространенная, должен признать. Вчера мой почтительный сын пытался меня вразумить, сегодня – племянница. Я, конечно, весьма признателен…

– Твой почтительный сын, – перебила Виния, – не умеет держать язык за зубами.

– Ты о своей болезни?

Анций положил руку ей на лоб.

– Гай до сих пор уверен, что сумел меня провести. Как видишь, он невысокого мнения о моей проницательности, дорогая племянница. Впрочем, как и ты.

– Но, дядя…

– С Гаем еще вчера сделался приступ необыкновенного веселья, – Анций отнял руку и заставил Винию подняться с земли. – А я по опыту знаю: когда он так весел, скрывает беду.

Анций взял Винию под руку и ввел в дом.

– К тому же, он два дня ходит за тобой по пятам. А так как подобное постоянство ему не свойственно, то я заключил, что беда стряслась именно здесь.

– Но как ты узнал, что я больна? Я так плохо выгляжу?

– Ужасно.

– Правдивость – добродетель людей старой закалки, – ввернула Виния.

– Боюсь, если я вновь проявлю ее, ты рассердишься.

– Говори. Я приготовилась к худшему.

– Видишь ли, раз префект Фуск не остался в твоем доме на ночь… А рассчитывать на твое благоразумие не приходится…

– О, – сказала Виния.

– То я заключил, что ты больна и больна серьезно. Полагаю, префект утратил интерес к твоей особе по той же причине. Больных жен не любят.

– Ты ничего не знаешь, – вспылила Виния. – Его дочь вернулась из Толозы…

– Ну, да, а иначе он всю ночь просидел бы у твоего изголовья.

У Винии слезы навернулись на глаза. «Я и в самом деле больна и плаксива».

– Дочь Корнелия Фуска и Антонии, – Анций неодобрительно покачал головой.

– За что ты его так не любишь?

– Он из той же породы, что были твой отец или Антоний Прим… Блеск, риск, азарт – мир у ног, мир во прахе… Миг – и сам во прах.

– Ты не можешь судить.

– О, да, Фуск на вершине еще не был. Но теперь близок к ней, как никогда. Мне бы не хотелось, чтобы ты оказалась рядом, когда он решит показать, на что способен.