А сущность отчетливо произнесла: «Рин».
Коснуться тележки и идти до самой двери дома милости, сжав в кулаке камень маминого перстня.
Глава 3. Плюсы, скелеты в шкафу и ойгоне.
Люди часто забывают о важных датах, вроде дня знакомства, дня рождения прабабушки, о важных вещах, вроде чистки зубов не только щеткой, но и нитью.
Рин все старалась запоминать, а уж о списке того, что ей нужно было принести в очередную среду, не стоило и говорить.
Но она забыла! Забыла взять туфли Оллибол на обратном пути, купить фиалки для Мэли и успокоительное для Джироламо.
– Не могу поверить, друллега! – всплеснула руками Оллибол. – Что же такого произошло?
Рин не любила жаловаться, ведь жаловаться – это портить настроение другому человеку. Приличные люди так не делают.
– Прости меня! Я так виновата! Я очень виновата перед тобой, и Мэли, и всеми… Я не знаю, как так случилось… – растерянно ответила она.
– Как так случилось? Уж не пытайся что-то от меня скрывать! Если в твоей скучной жизни что-то произошло, я должна об этом знать, как твоя единственная подруга!
Оллибол занимала почётное первое место в графе плюсов жизни на Фрайкопе. Вместе с переездом ее жизнь не стала менее увлекательной. И по субботам, когда Рин дежурила с больными, Оллибол ходила в центр города, посещала театральные постановки, как свои пять пальцев знала местные бары и завела себе субботних подруг, с которыми по утрам пила кофе.
Стоило ей появиться хоть где-нибудь, она сразу становилась эпицентром внимания. И привлекала его не только крупными габаритами, не характерными для фрайкопцев, но и громким заливистым смехом, крепкими словечками, каких приличная девушка не должна употреблять (Рин даже смогла убедить себя, что и в этих маленьких словесных грехах Оллибол есть свой шарм). А ещё она никогда не стеснялась своего роста и веса, широченных плеч и крупных бёдер и с гордостью носила ярко-красные туфли на высоком каблуке…
– Да и к дьяволу пошли эти туфли! Другие одену!
Сколько бы Рин ни поправляла Оллибол, она все равно говорила «одену» вместо «надену», и Рин сдалась, так же, как и приняла странное словечко «друллега» – Оллибол с детской непосредственностью слепила вместе «друга» и «коллегу».
– Или хрен с ним, сама схожу завтра! – гаркнула Оллибол, когда Рин засобиралась исправить свою оплошность. – А сейчас у нас проблема…
Не успела она договорить, как звон бьющейся посуды все за себя сказал.
– Джироламо, – было произнесено хором, и Рин отчетливо увидела в глазах Оллибол ту же боль.
– Успокоительное ещё есть…
– Я взяла ему мятные конфеты! – спохватилась Рин.
Оллибол знала, что все приятности для больных Рин покупала на свои сбережения, потому что социальная выплата не предполагала таких трат, а Оллибол частенько покупала что-нибудь для Рин. Рин чувствовала необходимость порадовать пациентов, а Оллибол несла ответственность не только за больных, но и за Рин, по крайней мере, так ей казалось во все дни, кроме суббот.
Но загульные субботы в прошлом – Рин с Оллибол остались вдвоем в доме милости (бывшая директор дома уже полгода проживала на другом фрагменте, нового директора Палата логиндов так и не выделила, а Лью уехал на родину), и справиться с тринадцатью больными было не так-то просто. Куда проще, если бы их было двадцать шесть, но без Джироламо.
Оллибол когда-то сказала Рин: «Ты только проследи за ним, а я за всеми остальными». И Рин лишь однажды согласилась – этого оказалось достаточно, чтобы превратить единичный случай в традицию.
– Ты понимаешь, что на мне было двенадцать человек! И всех нужно подготовить к прогулке, проверить, одеты ли они, приняли ли лекарство! А он сидел такой тихий… И он улыбнулся мне этими своими… ямочками…