Он ненавидел эти разговоры, потому что до сих пор мог смотреть не выше правого плеча Рин. «Глаза не слушаются».

– Мои глаза, Джироламо, серого цвета.

Джироламо цокнул. С недавних пор у них договоренность, он цокает в двух случаях: если зовет Рин или если злится. Иногда эти два случая сливались в один, тогда цоканье звучало вдвойне выразительней.

Джироламо изобразил на полу раздраженную галочку: «Знаю». Выключил фонарик (верх раздражительности), взял кружку, сделал глоток. Судя по микромимике, тоже обжегся.

Рин всегда была к нему внимательна и, конечно, не могла не отметить, что кружку он стал брать увереннее и пить он стал нормально. Это раньше ей приходилось вытирать ему подбородок после каждого приема пищи. Теперь же он контролировал сам такие важные мелочи. И Рин точно знала: если бы он научился отмечать свои маленькие успехи и начал бы усерднее стараться, он бы смог посмотреть ей в глаза. Улыбку же он мог контролировать. И на счету Рин их накопилось столько, что ни Оллибол, ни Лью даже в команде не догонят ее. А именно – сто сорок семь.

Но жизнь любит баланс: и вместе с его улыбками пришли и сдвинутые брови, и злое цоканье, и вот такие, как сейчас, выключения фонарика.

Рин всегда считала хитрость не самым хорошим качеством для приличных людей. Потому что в ее мире приличным людям не требуется прибегать к уловкам, они говорят напрямую, честно и открыто. С Джироламо можно было говорить обо всем именно так: честно и открыто. Обо всем, кроме его физического недуга.

– А вот если бы ты дал мне фонарик… Я бы светила в разные места, а ты пытался бы взглядом удерживать луч. Рано или поздно мы бы пришли к успеху.

Джироламо молча пил кофе, на миг Рин показалось, что его брови стали похожи на брови леди Тсерингер.

– Знаю, глупости это все. Мои глупости. Если бы я была министром образования, я бы ввела обязательный предмет – этика дружбы. И одной из основ доверительного общения был бы зрительный контакт. Потому что в глазах туман не спрячешь, и это не просто банальная фраза. Это действительно так. Иными словами, у нас с тобой есть фонариковый язык, а у друзей должен быть свой зрительный язык, чтобы понимать человека с полувзгляда.

Речь-хитрость. Не злая хитрость в своих интересах, а хитрость, которая может вдохновить человека на шаг, пусть совсем маленький, вроде попытки проследить взглядом за лучом фонаря.

– Прости, постараюсь эту тему не поднимать больше.

Рин встала и подошла к окну, поправила штору, чтобы та висела ровнее. Взяла с подоконника брошенное после одного только укуса яблоко. Джироламо свою комнату так и не посетил с самого приезда и Рин в нее не приглашал. Оба они заселились в гостевые соседние. Джироламо сказал ей во сне, что чем ближе они находятся друг к другу, тем легче ему открыть дверь рядом с ней и не тратить время попусту на сокращение расстояния. Теперь каждую ночь, желая ей доброй ночи, Джироламо три раза стучал в стену. Это стало для Рин ритуалом, и она страшно боялась, что однажды он забудет это сделать. Ведь тогда она не сможет уснуть.

И все же комнату, в которой когда-то жил Джироламо, увидеть хотелось. Рин деликатно молчала и лишь ругала себя за излишнее любопытство. О человеке можно многое сказать по тому месту, где он живет. О Рин тоже можно многое сказать. В доме, где она живет, всегда чистая посуда, натертые до блеска поверхности без лишних вещей на них, чистые скатерти, шторы, накрахмаленное постельное белье. Конечно, устанавливать свои порядки в чужом доме Рин не собиралась, поэтому постирала шторы только в гостевых комнатах, где жили она и Джироламо. А две тысячи квадратных метров чистых полов не считается… Конечно, вряд ли Рин еще раз совершит такой подвиг, но зато шесть часов, проведенных в натирании всех возможных напольных покрытий, привели Рин в чувства и успокоили. Легко содержать в чистоте свою квартиру или маленький дом, но содержать резиденцию в одиночку… Рин была не настолько больна. И Джироламо был не настолько выжжен, чтобы на следующий день не запретить ей мытье всех окон…