В каком-то странном забытьи прошло несколько дней. Моё следующее утро начиналось с неяркого света, который проникал через окно и неплотные шторы. Я не могла понять, спала я или просто лежала, отгородившись от мира закрытыми глазами.

Сегодня откуда-то из глубины я вдруг почувствовала колкое онемение в области бедра. Телесное ощущение нарастало, и через несколько секунд чувство жжения определенно сжимало бедро. Это реальная боль неловким приемом возвращала в реальность.

Я попыталась привстать на локтях. От увиденного моё сердце резко сжалось. Я порывисто глубоко вздохнула и вдруг почувствовала, как сердечный комочек вырвался из ватного облака и полетел вниз стремительно, где через доли секунды обрел потерянную опору. Слезы больно обожгли кожу. Я осторожно прилегла вновь на спину, стараясь сдержать рыдающую лихорадку, чтобы не разбудить спящего на моей ноге Мишку.

«Как я могла забыть, почти предать его, бросив малыша один на один с горем потери!»

Внутренние гневные обвинения самой себе моментально отрезвили от летаргического забытья собственных переживаний. Бережно коснувшись его взъерошенных волос, я твёрдо приняла решение. «Надо в Москву!»

Не успев объявить о переезде, я благодарно обрадовалась словам крестной, которая, видимо, долго готовилась, чтобы начать подобный разговор.

– Я здесь все время думала и… решила… Только ты сразу не воспринимай в штыки… горе страшное… но вам – Мише и тебе – надо дальше жить… вот, что… Я забираю вас в Москву… Уже и с мужем поговорила… Он не против… соберем вещи… квартиру сдашь на время, у вас в центре города, кто-нибудь да согласится, а сами со мной… Мишу в школу определим. И не возражай! В Москве работу найдешь. В тесноте, да не в обиде… да и место поменять надо… здесь каждый клочочек будет напоминать, а жить надо… Сколько жалельщиков пустых найдется, только рану будут бередить… Вот мой сказ, дорогие вы мои детки!

…

Москва всегда многообразная и всегда узнаваемая, как в разное время года, так и в разное время суток. Вереницы изогнутых поездов с высоты пешеходного моста казались огромными удавами, заглатывающими муравьиных людей.

Многоликая вокзальная масса с чемоданами, корзинами, тюками перемещалась в хаотичной осторожности приезжих. Через минуту, свернув за угол величественного вокзала, взгляд ударяется о вертикальную красоту сталинской высотки. Запрокинув голову к небу, дальнозоркие начинают высматривать огромную звезду, обрамленную колосьями пшеницы. Будто лавровый венок, как символ народа – победителя.

Через два часа мы прибыли на окраину столицы, улица Северная, где находилось обветшалое общежитие крестной Веры.

Малыш, с трудом прокручивая несмазанные педали, продвигался по длинному коридору на трехколесном велосипеде. Проезжая мимо неухоженного мужчины в майке, малыш приветливо кивнул и покатил дальше мимо бездверного пролета огромной общественной кухни, где в суете и предвзятости сновали уставшие от трудового дня женщины в аляповатых халатах.

Две комнаты крестной за одной общей дверью слегка отгораживали нас от быта общежитской коммуны.

– Я с девочками в одной комнате, – щебетала крестная, – ты с Мишей в другой. Муж часто в рейсах, он у меня молчун, лишних вопросов не будет.

Опекаемая Олей во всех вопросах быта, я не предполагала, как сложно сделать выбор, как понять правильность выбранного решения. Теперь я не просто знакомилась с квитанциями об оплате коммунальных услуг, но и собирала целое собрание сочинений для перевода ребенка в московскую школу, а оформление опекунства напоминало… «Войну и мир» Толстого – по количеству бумаг, заверенных копий и беспросветного отчаяния.