Хозяин – тяжелый человек. В приступах ярости он склонен бить слуг. Он жалуется на еду и швыряет в лицо поварам блюда, которые ему не по нраву. Я даже видела, как он поднимает руку на супругу, когда их мнения расходятся, хотя он редко на это осмеливается. Кровь Юко-сама куда знатнее. Деньги ее отца подарили им этот дворец, обеспечили ее мужу место среди советников императора. Она – грозная женщина, принцесса по крови, кузина императора. Она управляет домом твердой рукой, и хотя госпожа ровно столь же требовательна, как и супруг, все, кто здесь работает, ее уважают. Она – прекрасная хозяйка. Она царственна до кончиков ногтей, и перед ней нельзя не склониться.

Я дала дитяти достаточно постоять испуганным жеребенком. Тяну ее вперед, и она покорно повинуется. Я крепко ее держу, чтобы не упала.

Мы идем по главному коридору, и маленькая госпожа вытягивает шею, внимательно все рассматривая. Она отлично понимает: может пройти еще много времени, прежде чем она вновь увидит эту часть дома. Девочка молча восторгается богатой обстановкой, превосходными коврами, гобеленами и картинами.

Когда мы подходим к холлу, она дрожит как осиновый листок. Что-то бормочет себе под нос, будто мантру. Как полубезумная. Может, после стольких лет на чердаке так оно и есть. Мне всегда было интересно, что с психическим состоянием бедняжки. Я читала, что ублюдки от природы неустойчивы. Не говоря уже о неграх, которые, как говорят, от рождения дикие, как львы.

Мы сворачиваем за угол и наконец видим стройную фигуру молодого человека, рассеянно глядящего в большое окно. Маленькая госпожа замирает, встает совершенно неподвижно, зачарованная каким-то безжалостным светом.

И, словно тронутый самой силой напряжения, исходящего от крошечного существа рядом со мной, мальчик оборачивается.

На данный момент я выполнила свой долг.

Я их оставляю.

Очень немногое в ее памяти останется ясным. Ускользнувшие годы загонят воспоминания о времени, проведенном в доме бабушки, в слишком тесное для них пространство, и они сольются воедино, как акварель на листе.

Однако этот миг сохранится нетронутым, неизменным, незыблемым.

У брата было идеальное лицо в форме сердца с глазами того же цвета, что и у матери. Длинные, почти женственные ресницы. Слегка полноватые губы и такая бледная кожа на фоне черных волос. И все же из всех его черт Норико больше всего понравился нос – точно такой же, как у нее. Брат был одет в свободную белую рубашку с парой расстегнутых пуговиц у воротника и черные брюки. Судя по тому, как он стоял, юноша привык находиться у людей на виду; слегка опущенные плечи намекали на небрежное безразличие к окружающему.

Уловив взгляд брата, Нори опустила глаза в пол.

И тогда ей захотелось стать кем-то иным, кем-то более достойным внимания. Под пристальным взглядом она вдруг почувствовала себя обнаженной, пусть и ткань юбки, которую она стискивала, уверяла в обратном.

Поскольку не было ничего, что ее разум мог бы придумать из слов, достаточно значимых для такого момента, Норико просто сделала так, как ей сказали.

Она склонилась в поклоне.

Казалось невероятным, что она когда-то вообще обладала даром речи. Оставалось ждать – секунды или годы, как он предпочтет.

– Ты Норико?

Потребовалось мгновение, чтобы в полной мере осознать, что с ней заговорили. Голос был незнакомым и однозначно отсутствовал в ее ментальной библиотеке звуков. Тихий, мягкий, достаточно бархатный… Нори было не с чем его сравнить, не чем облегчить удар по всем чувствам. Разуму пришлось впитать чуждый звук и дать ему имя: голос Акиры. Голос ее брата.