– О чем я и говорю, – с довольным видом произнес книжный агент. – Все беды как раз от таких людей. От тех, которым втемяшилось в голову, что они должны мир изменить. Вы только представьте себе, сколько проклятий сыплется на их головы, какими словами их поминают люди. Матери клянут их за отнятых детей, жены – за мужей, и прочая, и прочая. Уж поверьте, такая жизнь – удовольствие ниже среднего.

– Оно так, – заговорил Ковач, – я вон совсем не богач, никем не командую, работаю сам и живу, как умею. Грех жаловаться, на хлеб хватает. Не на все, конечно, хватает, сколько ни стараюсь, забот много, хоть отбавляй, и все-таки…

Он помолчал и, откинувшись на спинку стула, положил обе руки на стол.

– Хочу рассказать вам, – продолжал он растроганным голосом, – только вы надо мной не смейтесь… С самого детства была у меня, знаете ли, мечта – иметь собственный фонограф. Это такая штука – наговоришь в нее, а потом прослушиваешь, что сказал. Оно, конечно, ребячество, и все-таки было же человеку зачем-то нужно столько лет жить одной мечтой. Однако не смог я приобрести фонограф, хотя уже до седых волос дожил! А ведь работал всегда на совесть, так сказать, от зари до зари. Жизнь прошла, а я так и не осуществил то, о чем мечтал. И мечта-то, если подумать, – пустяк.

– Ну понятно, – заметил хозяин трактира, – в сущности, ерунда.

– Да, – кивнул столяр. – Что в нем есть-то: пара проволочек, какая-то пластинка, катушка и бог знает что там еще, в общей сложности килограммов десять, и эти-то десять кило каких-то там железяк я так и не смог за всю жизнь купить. То обувку детишкам, то одно, то другое, то для домика что-то нужно, чтобы семью в нищете не оставить, ведь я не вечный, пусть хоть детям легче будет жизнь начинать. Короче, не вышло.

– Ну да, – кивнул книжный агент, и взгляд его затуманился.

А Ковач тем временем продолжал:

– Но знаете, что я скажу вам. Свою скромную жизнь, со всеми ее неудачами и заботами, я не променял бы на жизнь всех этих важных господ. Меня хотя бы не поминает никто, а если и поминает, то добрым словом. Нет у меня ни богатства, ни власти – даже плевого фонографа нет, – зато совесть моя спокойна. Лучше уж я другим предоставлю и право командовать, и богатство несметное, лишь бы спокойно спать по ночам, а когда я пройду по улице, пускай люди скажут: вон идет столяр Ковач, работящий, порядочный человек. Этого мне достаточно. Верно я говорю, любезный дружище Бела?

– Все верно, брат, так и есть. Зато к именам нашим не пристанет никакой грязи. Мы, конечно, великих дел не свершим, и в учебниках истории про нас – черт возьми! – не напишут, но и злом никто не помянет. И это правильно. А придет время… покинем сей мир и мы… таков порядок вещей. Согласны со мной, мастер Дюрица?

– Разумеется, – зевая, ответил Дюрица и взял стакан.

Подняли стаканы и остальные.

– Вот такие мы люди, любезный гость, – повернулся дружище Бела к фотографу. – Ну, будем здоровы! За вас, дорогой… простите, как вас?

Фотограф, моргая, поднял глаза на хозяина трактира.

– Кесеи, – сказал он, – Карой Кесеи.

– Очень приятно, – кивнул трактирщик.

Все пожали друг другу руки и осушили стаканы. Фотограф откашлялся, вытер губы и заговорил, часто моргая и все так же смущенно барабаня пальцами по столу:

– Вообще-то… если позволите… Должен заметить, что нет ничего плохого, если человек озабочен не только желудком и тем, чтобы заиметь свой домик. Там, в глубине души, у него живет мечта, чтобы не только ему, но и всем людям на земле было хорошо, и он неустанно ломает голову, как бы достичь этого состояния. Он думает об этом, гуляя по улице, возвращаясь домой. И даже перед сном продолжает думать: как бы все это устроить, что должны люди предпринять? А потом, когда ему кажется, что решение, как помочь человечеству, найдено, у него, как вы понимаете, возникает желание, чтобы его услышали и все, до чего он додумался, стало реальностью.