Она приехала на такси. Она жила на другой квартире. Где- не знаю. Не знаю до сих пор.

Я – по старой памяти. Студенческой, теперь уже почти исчезнувшей памяти – лихо прикатил на велосипеде. Тем более, что до парка в любом случае удобней было на велосипеде.

А на машине…

– Продай ты её, – посоветовала она.

Я так и сделал.

– Ищут, – сказала она. – И скоро найдут. Мне нужно уехать…

Она называла меня по имени. Просто по имени. «Лапой» я уже не был.

А имя своё теперь уже забыл. Но ведь как-то она называла меня?

– У тебя есть мечта? – спросила она.

– Есть, – ответил я.

И впервые признался:

– Красиво умереть.

– Ты убивал красиво, – заметила она. – Ты же знаешь, кто может тебе помочь?

– Знаю, – ответил я.

– А мне, – продолжала она, – можешь помочь только ты. Ты же знаешь, как быстро меня теперь вычислят. Там такие силы брошены на поиск – никакими взятками ментам не отделаешься. Менты на нас и наведут первые. Да и в ресторане этом…

Она замолчала, опустив голову.

– Знакомые там у тебя, – догадался я.

Поздно догадался.

Она кивнула.

– Мне нужны деньги… И – бежать. Понимаешь?..

Она опять назвала моё имя.

– Понимаю.

Теперь она спешно продаёт квартиру, покупает билет. Может, и уехать уже успела? Она же всё делала так быстро…

Впрочем, нет! В постели движения её были плавными, нежными, и руки её едва касались моей кожи, медленно спускаясь по телу… вниз – медленно.

– Ты артист, Хорёк. Ты хорошо пожил. Теперь ты красиво сыграешь – в пьесе с самым непредсказуемым сюжетом. И в твоей роли – ты единственный, неповторимый.

Это уже мой голос, не её.

Да чёрт с ней, Хорёк! Это ведь тоже была роль. Какой из тебя менеджер? Да ещё и запутавшийся в делах?

Одна роль, вторая… Сколько бы ещё ты сыграл ролей в жизни? Каждый раз ты играл бы всё хуже и хуже. И мог бы умереть в безвестности.

По счастью, судьба добра к тебе. Кто-то там, наверху или внизу, сунул в нагрудный карман потной твоей рубашки визитку с короткой надпись, адресом спасения:

БЕССМЕРТИЕ

БЕЛЫЙ КЛУБ

И – телефон.

Мобильный, конечно…

Какой интересный телефон: последние четыре цифры – год моего рождения.

А ещё три… Пять ноль пять.

Теперь я знал. Пять пыступления, ноль, пять исполнителей. Пятёрка обнуляет пятёрку. Ноль в конце…

И моё бессмертие.

Чёрт с ними со всеми!

Я просто буду сидеть на берегу пруда, под ивой с серебристыми листьями. Сниму кроссовки, засучу джинсы до колен, сниму хлюпающие от пота носки. И опущу ноги в воду.

В холодную воду.

И буду так сидеть – долго, долго.

Пока не вызовут меня на сцену.

– Очередность выступлений…

Голос – сквощь вату.

«Бу-бум-бу-бу… вам сказали… прошу… пр-р-р-ошу!.. бу-бум»

Тру глаза, тяну вверх свинцовую свою голову. Она перевешивает, падаю на койку. На секунду снова проваливаюсь в сон.

Снова просыпаюсь. Пытаюсь встать.

– А вы, вообще, в хорошей форме?

Вот, клейкие веки разошлись на ширину тонкой щёлочки. Оттягиваю их кончиками пальцев. Провожу ладонями по лицу.

Ну вот, почти проснулся. Сейчас бы встать да водичкой холодной (а горячей, кстати, у нас в клетке нет) в лицо побрызгать.

Сажусь на край койки. Смотрю вперёд, прямо перед собой.

Батюшки! Кто же это? Неужто… Сам господин старший старший распорядитель?

Красавец, ничего не скажешь! Павлин, как есть – павлин. Это не директор с его чёрном в серую полоску офисном костюме и унылой, как лист конторского ватмана, хотя и тщательно отглаженной белой рубашке. Рубашке, на которой даже прошитая белыми же нитками строчка полностью сливается с тканью, чтобы, не дай бог, узор какой не получился.

А этот… Блеск, красота.

Тёмно-синий бархатный кафтан, усыпанный серебрянными звёздами, зелёные штаны до колен, расшитые золотыми дубовыми листьями; на голове – малиновая феска с оранжевой кисточкой. В руках – жёлтый пергамент, свёрнутый трубочкой. За поясом, широким, тёмно-синим, в цвет кафтана – перо большое, пышное (явно уж не гусиное) заткнуто.