, – невольно подумал он. Его нежная и сильная Амира. Со дня похорон прошло больше двух лет, а рана в душе так и не зажила, и по-прежнему кровоточила. Говорят, время лечит. Глупости! Время притупляет боль, но не избавляет от неё. Вылечиться – значит забыть. Но ни один любящий родитель никогда не забудет своего ребёнка. Никогда.

Мужчина поднялся с койки, медленно подошёл к двери, обхватил руками металлические прутья решётки и, прижавшись к ним горячи лбом, закрыл глаза. И как только уставшие веки опустились, по обросшим щетиной щекам покатились беззвучные слёзы. Хамид вновь прокручивал в голове тот страшный день. День, когда он осознал, насколько хрупка и скоротечна человеческая жизнь.

Всё произошло ужасающе быстро, будто фильм на ускоренной перемотке. Неутешительные новости, прозвучавшие в шумном коридоре больницы, чудовищным эхом раздавались в ушах. Приговор вынесен, обратного пути нет. Он смотрел на сочувствующего врача, а вместо него видел бесчувственного и хладнокровного палача, занёсшего наточенный до блеска топор над тонкой шеей его дочери.

Амире только-только исполнилось тринадцать… и она умирала. А он – её отец – был бессилен что-либо сделать, что-либо изменить. Он впервые почувствовал себя таким слабым и беспомощным. Им овладели парализующий страх и отчаяние, граничащее с безумием.

На протяжении нескольких месяцев они оба делали вид, что все наладится. Они питали друг друга ложными надеждами, делились планами и мечтами о будущем, которым не суждено было сбыться. Амира изо всех сил старалась подбадривать его, а он изо всех сил старался не разрыдаться у неё на глазах, продолжал вымученно улыбаться и молча смотрел на то, как безжалостная болезнь пожирает его дочь изнутри.

Его ладони до сих пор помнили ободряющие прикосновения её тонких пальцев… в них ещё теплилась жизнь.

После смерти Амиры он будто похоронил часть себя. Ноющая боль и пустота заполнили его душу. Он остался один на один со своим горем. Если бы его отец был жив, он бы наверняка сказал: «На всё воля Аллаха». А Хамид, горько усмехнувшись, ответил бы: «Аллах давно отвернулся от меня, отец». После чего закрыл бы лицо руками и тихо заплакал.

Он не мог вернуться обратно на родину, поскольку Иран давно стал ему чужим. Но и остаться не мог.

Бросив преподавательскую деятельность в одном из лучших университетов столицы, Моланд продал квартиру, перебрался в небольшой городок, где устроился учителем в местной школе, и полностью погрузился в работу. Так день за днём, неделя за неделей он – мёртвый среди живых – продолжал своё жалкое существование.

Привычную рутину нарушил один несущественный на первый взгляд инцидент. В тот день всё проходило по заведённому ритуалу: первую половину урока ученики изучали новую тему, после чего писали небольшую проверочную работу. А когда прозвучал резкий звонок на перемену, ребята тут же посрывались со своих мест, всучили преподавателю исписанные листки и поспешили на улицу. В классе остался лишь он и его ученица – замкнутая, молчаливая Сайла Форсстен. Закончив последнее предложение, девочка внимательно перечитала текст и, собрав немногочисленные пожитки в рюкзак, поспешила к учительскому столу.

Она немного волновалась передавая свою работу мистеру Моланду и случайно коснулась его руки. Едва заметное прикосновение подействовало на неё словно удар хлыста. Нервно отдёрнув ладонь, она, тяжело дыша, посмотрела на учителя глазами, полными ужаса и, с трудом выдавив «извините», пулей вылетела из комнаты.

Хамид ещё долго смотрел на открытую дверь класса, пытаясь понять, чем была вызвана столь неоднозначная реакция. С того дня он начал более внимательно приглядываться к нелюдимой ученице. И с каждым днём в его сердце росла тревога. Сайла напоминала ему затравленного зверька, но насколько ему было известно, в школе её никто не обижал и не гнобил. Одноклассники сторонились её, но не более. «Значит, дело в семье», – сделал вывод мужчина.