Прядь выскочила на лоб, и Полина, разозлившись, чуть не вырвала ее. Впрочем, куда больше ей хотелось вырвать собственную руку. Зачем она указала на лгуна?

Снимки беспокойно зашуршали и вдруг всколыхнулись, как от порыва ветра. Взметнулись в воздух, закрутились в воронку. Бледные дети с зачеркнутыми глазами заметались перед Полиной. Взгляд выхватил из вихря несколько деталей: у одного – галстук-бабочку, у другого – новогодний свитер с оленями, у третьего – щербинку между зубами. Дети, казалось, тянулись к Полине в немой мольбе. Хотели вырваться из картонного плена, выпасть в реальность и рассказать, почему оказались на этой крыше. Громкий, но бессильный шорох наполнил воздух. Охваченная снимками и предчувствиями, Полина обернулась к Йосе.

Фляга выскользнула из его руки и бахнула о кровлю. Лицо горе-компаньона посинело еще сильнее и покрылось испариной. Он смотрел не на труп, не на вихрь фотографий и не на Полину, а туда, где зияла пустота за краем крыши.

– Уходи! – крикнула Полина и, отмахиваясь от снимков, уставилась туда же, куда и Йося.

Мельтешение, мельтешение, ничего не разобрать из-за детских лиц, но тут фотографии с сухим звуком осыпались на крышу – и Полина увидела.

В воздухе, за хлипкой оградкой, висел сгусток тьмы. Полина прищурилась, пытаясь разглядеть получше. Призрак не пытался маскироваться под живого: широкая рубаха и брюки клеш висели истлевшим мешком, а на лице почти не осталось кожи. Значит, нарцисс. Или гниль. Лучше уж первое, чем второе. Если нарциссы агрессивны, но предсказуемы, то гниль…

Призрак качнулся, полетел вперед и, даже не заметив ограды, прошел сквозь нее. Он был словно смят с одной стороны: правая рука изломана, череп сплющен, часть нижней челюсти отсутствует. Бесцветные волосы сохранились только слева. Спускаясь ниже плеч, они покачивались на ветру и напоминали бумажный наполнитель, которым перекладывают подарки.

Потусторонец, правда, был тем еще подарочком. На костях висели куски гниющей плоти, в которых копошились трупные черви. В пустых глазницах колыхалась тьма: мертвое сознание, которое изо всех сил цеплялось за жизнь. На шейных хрящах болтались бусы. Внутри у Полины растеклось вязкое чувство – не страх, но его близкий родственник. Чтобы заглушить эмоции, она переключилась на аналитику.

Похоже, потусторонец упал с крыши: или сам спрыгнул, или столкнули, а может – по неосторожности. Умер раньше, не долетев до земли, иначе появлялся бы возле здания. А так, можно сказать, повезло – отхватил себе побольше пространства. Судя по одежде, смерть настигла его примерно в середине – конце семидесятых.

Призрак застыл и чуть склонил голову, словно приглядываясь к алой перчатке.

– Защита, – выпалил над ухом Йося, и Полина опалила его взглядом: почему не ушел? – У тебя есть какая-то защита? Крест, святая вода? Соль, железо? Что там еще? – Из него посыпались все знания, почерпнутые из популярных фильмов и книг.

– Есть рука и считалочка.

– Шутишь?! – Компаньона трясло.

– Сам же сказал, у меня нет чувства юмора.

– Возьму свои слова назад, если ты сейчас достанешь огромное распятие! – скороговоркой проорал Йося. – И лучше бы оно стреляло!

– Уходи отсюда, – повторила Полина и потянула за перчатку.

Призрак, тряхнув волосами, заговорил. Для человека, потерявшего кусок челюсти, это было бы проблематично, но не для потусторонца. Звук шел из смятой грудной клетки: пробирался сквозь кости, остатки плоти и ветошь одежды. Голос был легкий, как рыбацкая сеть, и такой же опасный. Того гляди запутает, затянет да и выдернет на потусторонний берег.