Она внимательнее оглядела пространство. На дубовом столе стопками лежали артбуки. Возле окон стояли кожаные кресла. С потолка свешивалась золотистая геометрическая люстра в стиле ар-деко. Во всем чувствовалась продуманная солидность. Только от горчичной тканевой ширмы с вышитыми аистами, отгораживающей часть студии, веяло непонятной тревогой. Полина заглянула за нее: там стояла аппаратура – объективы, светильники, штативы, зонтики, мониторы, громадный принтер. Много всего. В том числе черный фотофон на металлической стойке. Пальцы уцепились за плотный виниловый край, отогнули, открыв взгляду темноту между фоном и стеной. Там лежало что-то. По размеру и форме – колесико от чемодана. Предмет когда-то был ярким, но теперь зарос пылью.

Опустившись на корточки, Полина провела пальцем по находке – и на нее уставились два белых каплеобразных глаза. Ни радужки, ни зрачков, но все равно узнаваемо. Сбоку свешивалась веревочка.

– Надеюсь, ты там не дохлую крысу с таким интересом разглядываешь? – спросил Йося.

Оставив непонятный предмет, Полина выпрямилась и указала на лестницу.

– Пойдем наверх. Только осторожно.

Крыша напоминала перевернутую тарелку. Ограждение выглядело совсем ненадежным, а кое-где и вовсе отсутствовало. Легко можно было представить, как отсюда не раз и не два прыгали отчаянные самоубийцы, снося на своем пути хлипкую ограду. А вот Даниил Козлов кончать с жизнью точно не собирался, хотя находился на самом краю башни.

Полина застыла, с хмурой внимательностью изучая открывшуюся картину.

Йося лез следом и без умолку тараторил:

– Ты была на крыше Зингера? Нет? Как-нибудь проведу. Надо же хоть раз в жизни почесать пятку женщине, держащей земной шар. Кстати…

Он осекся.

Значит, тоже увидел.

На краю крыши, раскинув руки, крестом лежал фотограф. Синеватое лицо опухло и покрылось мелкими разрывами. Из-под задранной рубашки, мокрой и прилипшей к телу, набок свешивался вздутый живот. К речному запаху примешивался резкий душок сероводорода, сигнализируя, что разложение идет по плану. Трупное окоченение успело сойти на нет: вероятно, тело пролежало на открытом воздухе больше трех суток. Несмотря на жуткий вид, Полина узнала Козлова.

Вокруг фотографа валялись какие-то черно-белые листки. Он лежал в них, словно добыча в огромном гнезде. Казалось, вот-вот прилетит грифон и начнет трапезу.

Йося пробормотал: «Батат» – и странно булькнул. Полина не стала оборачиваться: если компаньона вырвет, ей лучше этого не видеть. Вспомнив про отцовскую флягу, она спросила через плечо:

– Воды?

– Н-нет.

Недалеко от трупа стоял штатив с фотоаппаратом – объектив был таким длинным, что напоминал телескоп. Направлен он был не на реку, а на дома. Возможно, Козлов снимал зеленые луковки храма Благовещения. Или ловил, как сонное рассветное солнце растекается по лоскутному одеялу крыш. А может, подглядывал за соседями.

– Когда придешь в себя, включи фотоаппарат и посмотри, не снял ли он убийцу, – проговорила Полина.

Она не надеялась на милость фортуны – скорее, хотела занять компаньона. Пусть отвлечется, пообвыкнет, а там можно будет вызвать и допросить дух Козлова. Полина украдкой вздохнула, мысленно сетуя на человеческую глупость и неосведомленность. Фотограф знал, что на крыше творится что-то неладное, даже обратился к Павле Геминидовне за контактами охотницы, а все равно полез. Почему? Не иначе, думал, что призраки приходят лишь по ночам. Частое заблуждение. Потусторонцы являются когда угодно: и на рассвете, и под полуденным солнцем, и в темной золе отгоревшего дня. Как только в воздухе разливается зло – тут-то они и слетаются, точно остроклювые вьюрки на растекшуюся кровь.