– У нас коробка вместо стола, не видишь? – Он не двинулся с места. – С нас нечего взять.

– С вас? С губернаторских шавок? Ну коне-ечно, – протянула Жозефина. – У таких, как вы, всегда полно черного нала. Тащи все, что есть, повторяю в последний раз.

– Тебе отсюда не уйти. Афанасий не выпустит. Наши гости приходят и уходят только по предварительному звонку. А уж если выстрелишь…

– Не беспокойся за меня, – перебила Жозефина. – Я уйду незамеченной, как тень. Даже если выстрелю. Даже если выстрелю два раза. – Она взглянула на Полину. – Хотя тебя будет жалко, ты симпатичная.

– Вы что-то не поделили с Губернатором? – спросила Полина, приказав себе немедленно выкинуть из головы несвоевременный комплимент.

Глаза Жозефины полыхнули, и она слегка прищурилась, будто пытаясь скрыть злое антрацитовое пламя.

– Мы можем уладить это, – подхватил Ипполит Аркадьевич. – Долги. Невыполненные обязательства. Все что угодно. Договоримся.

– Такое улаживают только одним способом. – Жозефина качнула пистолетом.

– Мы не работаем на Губернатора в том смысле, в котором вы подумали. – Полина, ухватившись за кончики перчатки, медленно потянула ее с руки; Ипполит Аркадьевич предостерегающе качнул головой. – Вы хотели узнать, почему только на левой. Взгляните.

Показалась серая, покрытая трещинами кожа. Жозефина как завороженная уставилась на мертвую плоть.

– Вниз! – гаркнул Ипполит Аркадьевич и обеими ногами толкнул коробку.

Стол опрокинулся на артистку, и та хрипло выкрикнула: «Батат!» Гадать, при чем тут сладкий картофель, Полине было некогда. Вниз – значит вниз. Прыгнув за кресло, она выглянула из-за спинки.

Опекун, пригнувшись, бросился на Жозефину. Сцепившись, они рухнули на пол, покатались туда-сюда, и Ипполит Аркадьевич уселся на артистку. Руками он пригвоздил к паркету ее запястья: теперь стреляй не стреляй, попадешь только в плинтус. Жозефина, отчаянно рыча, пинала Ипполита Аркадьевича коленями по спине и пыталась вырваться.

Выскользнув из-за кресла, Полина поправила перчатку, наклонилась и вытащила пистолет из крепких пальцев. Взглянув на артистку, растерянно захлопала глазами. Пепельные локоны отвалились. Голову покрывала тонкая сетка, под которой прятались темные короткие волосы. Лицо, лишенное нежного блондинистого обрамления, утратило всякую женственность. Сомнений не было: Жозефина оказалась вовсе не Жозефиной. Скорее, Жозефом.

– Остопов сильно бы удивился, – пропыхтел Ипполит Аркадьевич. – И это кто еще извращенец. Я хотя бы не ношу женское белье.

Подол алого платья задрался, под прозрачными колготками показались черные боксеры, и Полина вслух отметила:

– Белье у него не женское. – В голове два раза мигнуло «зачем?». Зачем посмотрела и зачем сказала. – И вообще, – она поспешно отвела глаза, – каждый волен носить то, что хочет. Не будь ретроградом, Ипполит Аркадьевич.

Присев на корточки, Полина заглянула Жозефу в лицо и тотчас все поняла.

– Вот почему вы сказали, что уйдете незамеченным. Вы бы нас связали, взяли одежду Ипполита Аркадьевича, переоделись – и все. Исчезли. А если бы Афанасий спросил вас, откуда идете…

– Сказал бы, что это не его собачье дело, – прохрипел Жозеф: опекун продолжал придавливать его к полу.

– А он бы подумал, что вы приходили к какой-нибудь одинокой даме.

– Кстати, как у вас тут по одиноким дамам?

– Их много, как везде. – Полина опять отвела взгляд. – Мужчины статистически уходят из жизни раньше. В этом здании умерло около шестисот мужчин против ста пятидесяти женщин.

– Какой интересный факт.

– Да, любопытный.

– Не забудь еще разок предложить ему чаю! – рявкнул опекун. – Да хватит уже колошматить меня коленками, мразь!