– Осторожно, – бросил он и, развернувшись на каблуках, добавил через плечо: – Тронешь меня, выловят из Невы.

– А тебя не выловят, так как ноги будут в губернаторском бетоне, – проворчал Ипполит Аркадьевич.

Полина двумя пальцами потянула его за рукав.

– Поедем домой, – сказала она и перевела взгляд на Жозефину. – Вы не откажетесь составить нам компанию? Понимаете, для нашего разговора лучше найти уединенное место.

– Ага, только возьму клатч из гримерки. – Жозефина улыбнулась.

Полинины брови сползлись к переносице, внутри нехорошо екнуло. Улыбка у артистки получилась теплая, но абсолютно фальшивая. Она отразилась только на губах, но не в глазах – в них стояла февральская ночь. Что-то изменилось в ее лице и мыслях, но Полина не знала почему. Списала на надоедливого Остопова.

Жозефина скрылась за сценой, и Полина невольно глянула на галерку. Русалки там не было – она мялась у бара, пытаясь ухватить пять стаканов разом. Воронята с ироничным презрением наблюдали за ней. Полина поморщилась, сказала себе: «Не твое дело», но встала и направилась к галерке.

Сдвинув перчатку, она показала воронятам кожу и безэмоционально произнесла – будто и не им, а в воздух:

– Есть тот, кто боль забирает. А есть тот, кто дает. – Теперь надо было добавить какую-нибудь ахинею наподобие заклинания, и Полина пробормотала: – Черная кровь чует. Черная кровь рыщет. Черная кровь отомстит.

Воронята не знали, что рука бесполезна против живых, и во все глаза уставились на серую кожу. Ухмылки сползли с лиц, и в Полининой груди заурчало удовлетворение. Заметив Жозефину, завернутую в видавшую виды лисью шубу, она устремилась к выходу.

Когда прибыли на Фурштатскую, перевалило за полночь. Швейцар Афанасий, отложив нон-фикшн о поиске внутренней гармонии, впустил загулявших жильцов и с легким подозрением покосился на незнакомку: Ипполита Аркадьевича и Полину он знал давно, а эту юную особу, явно попрыгунью-стрекозу, видел впервые.

– Спасибо, Афанасий. – Полина сунула швейцару банкноту.

Хозяева и гостья зашли в лифт, задвинули решетку и поехали на верхний этаж.

– У вас, как это называется, консьерж? Да еще в ливрее. Никогда такого не видела. – Жозефина стиснула клатч.

– Лучше всяких камер наблюдения, – сказал Ипполит Аркадьевич. – Хотя они тоже есть.

– Чудный дом, – отметила артистка, а когда зашли в гостиную и расселись вокруг коробки, добавила: – Чудная квартира. – Жозефина говорила сухо, будто думала о чем-то другом, важном и неприятном.

– Мы переехали сюда недавно, – зачем-то соврала Полина. – Еще не обжились. Если хотите, заварю вам чаю.

– Сами заварите? – Она цокнула языком. – Не хотите будить слуг?

– У нас только приходящая горничная. – Проведя по коробке, Ипполит Аркадьевич с ухмылкой показал серые пальцы. – Редко приходящая.

– Так что насчет перчатки? – Жозефина бросила взгляд на алую ткань.

– Так что насчет чая? – повторила Полина. – Есть черный и зеленый с жасмином. Или лучше кофе? Или… у нас, должно быть, есть шампанское… – Полина вопросительно посмотрела на опекуна.

– Джин. Водка. Конфеты, – перечислил тот.

Жозефина пробежала пальцами по клатчу, будто сыграла allegro molto, и случайно задела застежку. Сумочка бесшумно открылась.

– Благодарю, но давайте к делу.

– Что ж. – Полина наморщила лоб: с чего лучше начать? – Мы…

– Не к вашему делу, – оборвала Жозефина, и в руке у нее блеснул маленький пистолет. – К моему.

Ипполит Аркадьевич грязно ругнулся.

– Вы хотите нас ограбить? – Удивление, смешанное с разочарованием, сдавило Полине горло.

– Что ты, я просто хочу забрать ваши конфеты и водку, – ухмыльнулась Жозефина. – Хотя постой-ка. Нет, я все-таки предпочитаю деньги и драгоценности. Тащи, дядя, все, что есть. – Она с ледяной наглостью уставилась на Ипполита Аркадьевича.