Казалось, он готов был проронить мужскую, редкую слезу.

Энни, стоя в одиночестве посреди гостиной, минуту пыталась разглядеть его выражение лица; девушке всё представлялось, что сейчас свекор думал о некоей великолепной своей тайне, о том, что было ей не совсем понятно, но, однако же, ей грезилось, что совсем скоро поймёт его, развенчает его загадочность.

Но пока…

Свободная от пут детских рук, лишившаяся на время ненавязчивой помощи мужа, она несколько растерялась. Единственный её якорь, малыш в утробе, вдруг беспокойно зашевелился, разделяя материнское замешательство. Энни обвела взглядом гостиную, намереваясь собраться с мыслями.

Это была просторная комната, камин в ней ярко пылал. Стены оклеены светлыми коричневатыми обоями с цветочным узором, по которым, словно пронизывая насквозь, петляла золотая нить. Настенные лампы под красивыми плафонами в виде колокольчиков, давали света достаточно, чтобы можно было разглядеть по противоположной стороне массивный книжный шкаф высотой почти до потолка и чуть поодаль от шкафа шахматный столик с начатой партией. Белые начинают и выигрывают…

От созерцания окружающей обстановки её отвлекли новые объятия. Тихая, кроткая, порой вовсе не заметная, Сара, младшая сестра Калеба, улучила момент, когда мать снова отвлеклась на Саймона, вскочила с места и, стремглав бросившись к Энни, стиснула её в кольце своих рук.

– Как здорово, что ты приехала! Энни! Как там мой племянник? – заворковала она.

– Прекрасно! – робко ответила Энн Хауард, относящаяся к младшей дочери Хауардов тепло, хотя, впрочем, не особенно нуждавшаяся в её внимании и участии.

По мнению Энн, их уже разделила непреодолимая пропасть. Раньше они считались подругами, несмотря на разницу в возрасте, непохожесть характеров, так мало общих интересов, что казалось странным, как они смогли договориться.

Саре было двадцать. Под опекой любящего отца и надзором строгой матери, считавшей непреложным долгом воспитание в единственной дочери манер настоящей леди, а потому не допускавшей её милых, почти детских поступков, иллюзорных представлений о жизни, о своей роли, она выросла девушкой робкой, пожалуй, даже безвольной, и Энни считала её попросту бесцветной. Сара никогда не выражала своего мнения, приученная принимать на веру мнения окружающих её родных, считать их не требующими доказательств, пояснений, всегда единственно правильными. Иногда жене Калеба казалось, что Сара вовсе не имела никакого отношения ко всему, что происходило в её жизни, полностью положившись на людей более опытных в вопросах бытия, в вопросах принадлежности, привязанности к чему бы то ни было.

Молодая девушка потянула Энн за руку, усадив рядом с собой на софу. Калеб всегда поражался, как его маленькая сестра без труда, не только очень быстро привыкла к новому человеку в доме, жене любимого брата, а восприняла Энни родным человеком, близким и понятным: обычно девушка тяжело уживалась с чужаками, вечно цеплялась за уединение. Напоминала молодую послушницу в келье. Распорядок, привычка, устоявшаяся жизнь, как текущая не в то русло вода.

Молодой мужчина тоже присоединился к ним. Его привычка, выработанная с годами: неотступно следовать за любимой. А сейчас, в момент её великой слабости, великолепного процветания привычка эта ещё усилилась. Он воспринимал всё, что так или иначе касалось Энни, очень серьезно. И это была одна из сторон его воспитания, воспитания полной семьи.

В это время погасшее было воодушевление Сары вернулось к ней в полной мере. Никем не сдерживаемая, окрепшая в счастливом созерцании пока закрытого для неё явления – новой жизни внутри хрупкого тела – Сара была, казалось, на седьмом небе. Радостно сжимая ладони Энн, она спросила: