По утверждению заместителя Министра внутренних дел в будущем правительстве С.Ю. Витте князя С.Д. Урусова, за два года до смерти Александр III заболел «инфлюэнцией» после чего его здоровье быстро «пошло под гору». Это очень долго скрывали, и новость долго не проникала за стены царского дворца. Александр III сильно изменился, похудел, стал злым и мстительным, «реакционная система усиливалась и наконец достигла той степени, какая характеризует маньяка». У приближенных царя даже возникла дерзкая мысль удалить Александра III на такое расстояние от Санкт-Петербурга, чтобы устранить его физическое участие в управлении государством. Местом его пребывания сначала выбрали Беловежье, потом – Спалу, а затем – Ливадию. Существовал также проект перевезти его на остров Корфу. Однако больной царь воспротивился этому. Между тем состояние его здоровья ухудшалось, и он согласился уехать в Ливадию. Смертельно больной Александр III продолжал работать, «засыпая над бумагами». Заграничные газеты уже вовсю писали о его будущей смерти и о том, как она повлияет на судьбу Европы. Последним делом Александра III было редактирование будущего Манифеста о восшествии на престол Николая II, где главной темой проходило требование преданности русского народа престолу57.

О смерти Александра III российские подданные узнали из иностранных газет, одновременно с этими сообщениями в Исакиевском соборе Санкт-Петербурга служились молебны о «выздоровлении» уже умершего царя. Наконец, о его смерти было объявлено, и народ начал приносить присягу новому царю Николаю II. Однако произошел скандал. Марь Николая II, императрица Мария Федоровна, отказалась ему присягать. Министры и придворные «совершено растерялись от такой неожиданности». Дело принимало тревожный характер. Запахло дворцовым переворотом, на который рассчитывал великий князь Владимир Александрович (третий сын императора Александра II). Волнение достигло наивысшего предела, никто не решался обратиться к Марии Федоровне с требованием принести присягу. Наконец, в отчаянии придворные обратились к Одесскому генерал-губернатору А.И. Мусину-Пушкину, известному своей храбростью. Тот в сопрождении придворных вошел к императрице, «громко провозгласил императором Николая II, ободренные придворные поддержали его, и императрице ничего не оставалось, как преклониться перед совершившимся фактом… ее партия, с Воронцовым-Дашковым во главе, оказалось совершенно бессильной»58.

Чем же был вызван столь отчаянный шаг Марии Федоровны? По мнению князя С.Д. Урусова, мать наследника опасалась, что «освободившийся от родительской опеки молодой царь» попадет «под влияние либералов» (Александр III отметил в 1892 г., когда наследнику было уже 24 года: «Он совсем мальчик, у него совсем детские суждения»). Следует отметить, что эти опасения были не напрасными. Либералы действительно ожидали от Николая II «чего-нибудь лучшего», чем «режим насилия, окриков и ударов». «Надежды зашевелились» сразу же после приезда нового царя из Ливадии в Санкт-Петербург. Новый император выразил недовольство полицией, «оттирающей» от него народ, не захотел ездить среди «шпалер солдат и шпионов», милостливо призвал поляков, которых не хотели к нему пускать. Во время поездки в Лондон он сказал депутации евреев, что «не любит религиозных и национальных гонений»59.

Русский историк и публицист, журналист С.С. Ольденбург отметил следующее: «Государя императора Николая Александровича мало знали в России ко времени его восшествия на престол. Мощная фигура императора Александра III как бы заслоняла наследника цесаревича от глаз внешнего мира. Конечно, все знали, что ему 26 лет, что по своему росту и сложению он скорее в свою мать, императрицу Марию Федоровну; что он имеет чин полковника русской армии, что он совершил необычное по тому времени путешествие вокруг Азии и подвергся в Японии покушению азиатского фанатика. Знали также, что он помолвлен с принцессой Алисой Гессенской, внучкой королевы Виктории, что его невеста прибыла в Ливадию перед самой кончиной императора Александра III. Но облик нового монарха оставался обществу неясным… Император Николай II… обладал совершенно исключительным личным обаянием. Он не любил торжеств, громких речей; этикет ему был в тягость. Ему было не по душе все показное, искусственное, всякая широковещательная реклама (это также могло почитаться некоторым недостатком в наш век!). В тесном кругу, в разговоре с глазу на глаз он зато умел обворожить своих собеседников, будь то высшие сановники или рабочие посещаемой им мастерской. Его большие серые лучистые глаза дополняли речь, глядели прямо в душу. Эти природные данные еще более подчеркивались тщательным воспитанием»