Не потому ль, что ветр норвежских гор с разбега
О терпкой вольности шептаться стал с тобой?
Не потому ль, что он, взвевая каждый волос,
Нес в посвисте своем мечтаний дивных сев?
Что услыхала ты самой Природы голос
Во вздохах сумерек и жалобах дерев?
Что голоса морей, как смерти хрип победный,
Разбили грудь тебе, дитя? Что твой жених,
Тот бледный кавалер, тот сумасшедший бедный,
Апрельским утром сел, немой, у ног твоих?
Свобода! Небеса! Любовь! В огне такого
Виденья, хрупкая, ты таяла, как снег;
Оно безмерностью твое глушило слово —
И Бесконечность взор смутила твой навек.
3
И вот Поэт твердит, что ты при звездах ночью
Сбираешь свой букет в волнах, как в цветнике.
И что Офелию он увидал воочью
Огромной лилией, плывущей по реке.
Перевод Б. Лившица
Бал повешенных
С морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.
Маэстро Вельзевул велит то так, то этак
Клиенту корчиться на галстуке гнилом,
Он лупит башмаком по лбу марионеток:
Танцуй, стервятина, под елочный псалом!
Тогда ручонками покорные паяцы
Друг к другу тянутся, как прежде, на балу,
Бывало, тискали девиц не без приятцы,
И страстно корчатся в уродливом пылу.
Ура! Живот отгнил – тем легче голодранцам!
Подмостки широки, на них – айда в разгул!
Понять немыслимо, сражению иль танцам
Аккомпанирует на скрипке Вельзевул.
Подошвы жесткие с обувкой незнакомы,
Вся кожа скинута долой, как скорлупа,
Уж тут не до стыда, – а снег кладет шеломы
На обнажённые пустые черепа.
По ним – султанами сидит воронья стая,
Свисает мякоть щек, дрожа, как борода,
И кажется: в броню картонную, ристая,
Оделись рыцари – вояки хоть куда.
Ура! Метель свистит, ликует бал скелетов,
Жердина черная ревет на голоса,
Завыли волки, лес угрюмо-фиолетов,
И адской алостью пылают небеса.
Эй! Потрясите-ка вон тех смурных апашей,
Что четки позвонков мусолят втихаря:
Святош-молельщиков отсюда гонят взашей!
Здесь вам, покойнички, не двор монастыря!
Но, пляску смерти вдруг прервав, на край
подмостка
Скелет невиданной длины и худобы
Влетает, словно конь, уздой пеньковой жёстко
Под небо алое взметенный на дыбы;
Вот раздается крик – смешон и неизящен,
Мертвец фалангами по голеням стучит, —
Но вновь, как скоморох в шатер, он в круг затащен
К бряцанью костяков – и пляска дальше мчит.
С морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.
Перевод Е. Витковского
Возмездие Тартюфу
Рукой в перчатке он поглаживал свою
Сутану, и форсил, не оставляя втуне
Сердечный жар, и был сусален, как в раю,
И верой исходил, вовсю пуская слюни.
И вот настал тот день, когда один Злодей
(Его словцо!), пока гундосил он осанну,
Бранясь, схватил плута за шкирку без затей
И с потных прелестей его сорвал сутану.
Возмездие!.. Сукно разорвано по швам,
И четки длинные, под стать его грехам,
Рассыпались, гремя… Как побледнел святоша!
Он молится, сопя и волосы ероша…
А что же наш Злодей? Хвать шмотки – и привет!
И вот святой Тартюф до самых пят раздет!
Перевод М. Яснова
Кузнец
Тюильри, ок. 10 августа 92 г.
Рука на молоте, могуч, широколоб,
Величествен и пьян, он хохотал взахлеб,
Как будто рев трубы в нем клокотал до края, —
Так хохотал Кузнец и говорил, вперяя
В живот Людовика Шестнадцатого взгляд,
В тот день, когда народ, неистовством объят,
Врывался во дворец быстрей речной стремнины,
Засаленным рваньем стирая пыль с лепнины.
Король еще смотрел заносчиво, но пот
Украдкой вытирал и чуял эшафот,
Как палку – битый пес; а рядом эта шельма,
Уставив на него презрительные бельма,
Такое говорил, что пробирала дрожь!
«Тебе не знать ли, сир, что мы за медный грош