Тем не менее Владимир Путин продолжил свою риторику интеграции и уже в 2015 году в интервью журналисту Чарли Роузу для американских телеканалов CBS и PBS повторил слова о 25 миллионах русских за границами России. В частности, глава РФ напомнил: «Я действительно сказал, что считаю распад Советского Союза огромной трагедией XX века. Знаете почему? Прежде всего потому, что в одночасье за границами Российской Федерации оказались 25 миллионов русских людей. Они жили в рамках единого государства, и всегда традиционно Советский Союз назывался Россией, Советской Россией, но это и была большая Россия. Потом неожиданно состоялся развал Советского Союза, по сути, за ночь и оказалось, что в бывших республиках Советского Союза проживают люди, русские люди, в количестве 25 миллионов человек. Они жили в единой стране – вдруг оказались за границей. Представляете, сколько проблем возникло?»

При этом, рассуждая о путях исправления данной ситуации, Путин заявил: «Мы хотим в рамках современных цивилизованных процессов сохранить как минимум общее гуманитарное пространство, сделать так, чтобы не возникали государственные границы, чтобы люди могли свободно между собой общаться, чтобы развивалась совместная экономика, используя те преимущества, которые нам достались от бывшего Советского Союза.

Какие эти преимущества? Общая инфраструктура, единый железнодорожный транспорт, единая дорожная сеть, единая энергосистема и, наконец, здесь я не побоюсь сказать этого, великий русский язык, который объединяет все бывшие республики Советского Союза и даёт нам очевидные конкурентные преимущества при продвижении различных интеграционных проектов на территории постсоветского пространства».

Если принимать во внимание эти и многие другие аналогичные программные заявления Путина, то никакой спонтанности в воссоединении России и Крыма, в общем-то, не было. Дело в том, что изначально российский национальный лидер видел интеграцию через создание своеобразного надгосударственного пространства, того самого «русского», или, шире, «российского мира» в экономической, культурной и социальной плоскостях. Но такая позиция встретила резкое противодействие со стороны зарубежных политических элит. Поэтому были приняты более жёсткие и решительные шаги. Впрочем, речь даже в случае с Крымом не идёт о позиции «реализуем наше видение мира любой ценой». На крымский вопрос повлияло множество внешних факторов, которые Путин в 2013–2014 годах оценил мгновенно и принял единственно возможное и максимально бесконфликтное в тех условиях решение.

На решительные действия как со стороны России, так и со стороны Крыма повлияли события «Евромайдана», который начался ещё в конце 2013 года. Изначально новый «Майдан» позиционировал себя как мирный массовый протест против действующей украинской власти в целом и тогдашнего президента Украины Виктора Януковича в частности.

Однако российская либеральная общественность на первых же этапах «Майдана» увидела в нём своеобразную попытку «реванша Болотной», которая происходит уже в другой, но очень близкой нам стране. И в начале событий «Майдана» в 2013 году существенная часть либеральной общественности высказывала откровенные и публичные симпатии к украинским протестующим в Киеве. Тем более что из этой среды звучали заявления об исключительно мирном характере протестов, а также надежда на выдвижение в государственные элиты Украины «новых лидеров европейского типа».

Нужно отметить, что уже на раннем этапе сторонники российского политического курса отмечали, что «Майдан» имеет высокие шансы превратиться в государственный переворот со всеми вытекающими из этого последствиями в виде беспорядков, кровопролития и убийств, а также прихода к власти людей, крайне далёких от демократических ценностей и защиты прав и свобод любого гражданина и объединения. Так в итоге и получилось в феврале, когда противостояние вошло в радикальную фазу.