На следующий день мы должны были подняться на Секирку, самую высокую точку Центрального острова, где был расположен штрафной изолятор и куда переводили приговоренных к расстрелу, а в тот период, когда расстрелы не были еще массовыми – они не считались таковыми, если расстреливались 15 – 20 человек, – они там же и приводились в исполнение. Мы знали, что предстоит 12-тикилометровый переход по системе озер на лодках, но почему-то думали, что нас на них повезут. Но оказалось, что грести нам предстоит самим. Более того, догадаться, куда именно грести, тоже предстоит самостоятельно. (Ю. Бродский плыл, конечно, в одной из лодок, но на таком расстоянии ему не удавалось донести до нас свои указания). Нашей лодке повезло – в ней оказалась женщина, которая знала, за какое место держат весло, к тому же у нас нашлась карта, по которой можно было предположить, куда плыть. Поэтому мы шли первыми. Лодка, в которой плыл Ю. Бродский, шла последней, на случай, если придется кого-то подбирать. Лодка с францисканцами – о. Григорием и б. Николаем – смотрелась невероятно экзотично: печальная, закутанная в шаль Бьянка на носу, два удалых монаха на веслах и чернокожий Фермен на корме – то ли собираются бросать персидскую княжну за борт, то ли евангелизируют кого… И вообще, в 160 км от Полярного круга это зрелище поражало. Впрочем, лодка с о. Стефаном, тоже впечатляла – особенно, когда он правил ею, стоя на носу: еще бы песню спел – и чистая полярная Венеция! А может, и пел, но нам в другой лодке не было слышно… Когда через 4 часа мы увидели на берегу автобус!..

К подножию Секирки мы на нем и подъехали. Поднялись на вершину. Здесь стоит храм. В сталинское время он был разделен на два этажа, где и содержались узники. Перед храмом была выложена из булыжников звезда – сейчас от нее остался только холмик, – а за ней – край обрыва (теперь смотровая площадка). На краю этого обрыва ставили приговоренных, а от ворот храма, через звезду, стреляли. Наверное, это был символ того, что убивают не люди, убивает власть. Палачам думать так было легче… Мы помолились и в храме, и вокруг звезды – о расстрелянных и о стрелявших…

Попасть к Германовской часовне, где было разрешено служить мессу католикам, мы и не рассчитывали – знали, что она разрушена и затеряна в лесу. Но буквально к нашему приезду ее удалось найти, и вот – мы едем! От часовни действительно остались только фрагменты фундамента и каменная ступень входа. Вот на этом камне и призвал священников построить если не церковь, то хотя бы алтарь о. Григорий. Честно говоря, это был самый замечательный для меня момент во всем паломничестве, а может, и за долгие годы. Четверо священников (брат Николай, правда, пока только дьякон, но все же почти) – в основном не слишком молодых и не слишком здоровых – делали дело, ради которого избрали свой путь – строили Церковь. И они знали, как это делается. Почти молча, сосредоточенно, слаженно. И по-моему, они были не одни в этом своем труде – Кто-то нес вместе с ними огромные камни… Впрочем, я могла только любоваться со стороны и подкатывать камни и валуны поближе. А потом мы стали сооружать и устанавливать березовый крест. Валентина Васильевна разорвала на полоски носовой платок и мы связали стволы. Ева принесла на алтарь специально привезенную из Москвы икону. Юра Бродский, обычно отходивший в сторону во время наших молитв и месс, укрепил крестовину проволокой. Но главное происходило все же у них, у наших отцов… И вообще, это паломничество что-то надломило в моем антиклерикализме. Потом была месса. Как и все эти дни, стих ветер и вышло солнце. Я не помню другой такой мессы в своей жизни – вместе с Господом и Его святыми вокруг алтаря, созданного Им и нами всеми.