Философия слишком долго находилась в плену отвлеченного разума. В этом, согласно Шестову, а также Достоевскому и Ницше, состоит тяжкая болезнь, которой поражено наше мышление. И избавление от этой болезни необходимо начинать с разума, с его притязаний на абсолютную значимость: «разум должен возложить на себя целый ряд обетов. И первый обет – воздержания от слишком широких притязаний. О единстве или даже об единствах – куда ни шло – ему еще разговаривать не возбраняется. Но от всеединства – придется отказаться. И потом еще кой от чего. И как облегченно вздохнут люди, когда они вдруг убедятся, что живой, настоящий Бог нимало не похож на того, которого им до сих пор показывал разум».[10]
Здесь приоткрывается завеса проблемы отношения философии Соловьева и Ницше к христианству. Является ли Соловьев действительно христианским философом? Является ли философия Ницше действительно атеистической? Если поставить задачу отказаться, наконец, от штампов и клише, то мы должны будем признать, что, во-первых, как показал А.А. Никольский, Соловьев является «христианствующим», а не христианским мыслителем. Во-вторых, атеизм Ницше, как показал Л. Шестов, является внешним. Ницше возвестил смерть Бога. Но умер не настоящий, живой Бог, а бог абсолютизированного отвлеченного разума, т. е. только философский бог. Соловьев в эпоху распространения позитивизма вновь сделал Бога центральным принципом философии. Но живой Бог оказался в его учении отождествлен с тем самым богом философии, смерть которого возвестил Ницше.
Глава 1
Кризис европейской метафизики: Ницше и русская религиозная философия
1.1. Кризис европейской метафизики и русская религиозная философия
В черновиках 1884 г. Ф. Ницше запишет: «Европа – гибнущий мир».[11] («Europa ist eine untergehende Welt»). Спустя несколько десятилетий этот тезис будет расширен до двух томов «Заката Европы», где вместе с завершением фаустовской культуры будет провозглашен и конец западной философии: «Речь идет о деле величайшей серьезности: возможно ли вообще сегодня или завтра существование настоящей философии? В противном случае было бы благоразумнее стать плантатором или инженером, чем-нибудь настоящим и подлинным, вместо того чтобы пережевывать затасканные темы, под предлогом “новейшего подъема философского мышления”, и лучше построить мотор для летательного аппарата, чем новую и столь же излишнюю теорию апперцепции. Действительно, жалкое содержание жизни, посвященной тому, чтобы еще лишний раз и немножко по-иному, чем это делала сотня предшественников, формулировать понятие воли и психофизического параллелизма. Допускаю, что это может быть “профессией”, но это отнюдь не философия».[12]
Идеи Шпенглера о гибели западного мира практически сразу получат отклик в русской философии. Уже в 1922 году выходит сборник «Освальд Шпенглер и Закат Европы», среди авторов которого такие значимые представители русской философской мысли как Н.А. Бердяев и С.Л. Франк.[13]>[14]
Однако идея кризиса западной культуры и западной философии не была для русской философской мысли лишь реакцией на труд Шпенглера. Эта мысль получила свое выражение уже у славянофилов, у Н.Я. Данилевского, а затем у В.С. Соловьева в работе «Кризис западной философии» (1874). В 1920 году С.Н. Булгаков завершает «Трагедию философии», также посвященную исследованию кризиса европейской философской мысли. Следует поставить вопрос, почему кризис западной философии оказался столь значимым событием для русской философии? Почему именно это событие послужило толчком к началу пробуждения собственно русской философской мысли?