– Лет через двадцать вино этого года будет стоить на вес золота, – сказал Аминан, осушая чашу.
– Если его раньше всё не выпьют, – ответил Адис и отправил в рот несколько миндальных орехов.
После ужина хлопотливые слуги стали размещать герцога и его свиту. На всех места под крышей не хватило, и конюхи с удовольствием устроились под открытым небом на циновках и коврах. Другие разошлись по комнатам, благо они пустовали. Герцогу отвели отдельные покои, но Адис последовал за ним.
Некоторое время они лежали рядом, переговариваясь ни о чем, как в детстве, когда сбегали в степь ловить птиц и ящериц. Скоро Адис перестал отвечать на вопросы и стал тихо похрапывать, а Аминан долго лежал без сна, глядя в узкое окно. Где-то жаловался степной шакал, где-то спорила с ним сова, прямо под окном звенели сверчки. Вдруг они умолкли: кто-то подошел к гостинице. Послышался звонкий девичий смех, рокочущий мужской хохот, звуки поцелуев, испуганный вскрик и совсем уж недвусмысленные звуки.
Аминан понимал, что должен бы прогнать парочку – не потому, что они поступали бесстыдно, а потому что он подслушивал чужое счастье. Но отчего-то на душе вдруг стало так спокойно и хорошо, что никому не хотелось омрачать настроение.
С этими мыслями Аминан и заснул.
Пролог. Север
«Меня, злодейка, не морочь
И не зови меня к воде», —
И дочь волны умчалась прочь,
И не видать ее нигде.
Он стал ответа поджидать,
Но девы моря нет как нет,
И вот опять он стал искать
Ее в танцующей волне.
Западная баллада «Рыбак и морская дева».
Утро выдалось сурово-прохладным для конца лета, и двадцатилетний Мартин Дальгор со всей свойственной ему серьезностью видел в этом недоброе предзнаменование. Накануне солнце прощальной лаской согревало всех, кто выходил из замка на прогулку, и прибывшие вассалы не переставали радоваться прекрасной погоде. А сегодня солнце спряталось за облаками и не собиралось показываться на небе. Мартин с будничным унынием смотрел, как деловитые молчаливые слуги выносят сундуки, и чувствовал себя отчасти виноватым. Ему не терпелось покинуть родные северные просторы, впервые за восемнадцать лет побывать в оживленной и шумной столице, но в то же время юноша чувствовал стыд. Словно этим горячим и несдержанным желанием он предавал память отца, болезненную мать, младшего брата, который обязательно будет тосковать, старый величественный замок и вассалов – всех сразу.
Сколько Мартин себя помнил, его всегда предостерегали от излишне бурного выражения чувств, не подобающего герцогу Талнорскому. Он не то чтобы овладел этим искусством в полной мере, но привык, что быть сдержанным – одна из важнейших его обязанностей, хотя иногда, как ему казалось, требовалось совсем другое.
– Ее светлость ожидает вас, – тихо напомнила Ида, которая много лет была камеристкой матери, а теперь стала почти сиделкой.
Мартин последовал за ней в комнаты на первом этаже.
– Вы уверены, что я ее не побеспокою? – вполголоса спросил он.
– Ваше сиятельство, она вас очень ждет, – Ида прижала руки к груди жестом, перенятым от госпожи. – Идите, пожалуйста, поскорее.
И Мартин вошел в материнскую спальню.
Герцогиня сегодня, против обыкновения, не была в постели, а села в кресло с высокой спинкой, положив ноги на скамеечку и укутавшись в цветастую шаль, которая делала ее совсем бледной. У колен матери, точно паж подле королевы, сидел Пауль, держа на коленях лютню. Должно быть, перед приходом Мартина младший брат развлекал герцогиню музыкой – она любила старые сказания под незатейливые мелодии, которые никто, кроме младшего сына не умел или не желал петь.