Полуседая худощавая женщина с неправильными, но притягательно яркими чертами лица, подошла к нему. Ее губы были плотно сжаты, карие глаза смотрели перед собой. Герцогиня протянула тонкую смуглую руку и коснулась головы сына.

– Пусть твой путь будет легким, а возвращение желанным. Пусть плачут твои враги и поют друзья, ожидая тебя.

– У меня нет друзей, которые будут меня ждать, – глухо сказал Аминан, вставая.

– Сейчас нет, – кивнула женщина. – Но, может быть, они появятся. Я желала бы, чтобы это случилось. И чтобы у одного из них была сестра… или дочь, – добавила женщина.

– Мне нет прощения, – как тысячу раз до этого, проговорил Аминан.

– На тебе нет вины, – ответила герцогиня – тоже как тысячу раз до этого. – Ты выбирал из двух правд, и ты выбрал. Если наш род и прервется, то это будет награда за верность, а не наказание за предательство.

Аминан склонил голову и глухо вздохнул.

– Прости, мать моя, но мне пора пускаться в путь.

– Пора, сын мой, – ответила она. – Я выйду тебя проводить. Лейла, накидку. Алия, займись моими волосами.

К госпоже подошли две служанки. Алия легко и быстро переплела волосы герцогини и собрала их в простой узел. Лейла набросила на голову госпожи Ясмины длинное черное покрывало, расшитое по краю серым жемчугом.

– Идем, сын мой, – негромко, но властно сказала герцогиня Ясмина.

– Идем, мать моя, – ответил он и предложил ей руку.

Лейла и Алия собрались следовать за господами, но герцогиня покачала головой.

– Оставайтесь здесь. Впрочем, нет. Лейла, принеси ледяной воды. Алия, достань маду.

Сыну и матери недолго пришлось идти: замок был невелик. У самого выхода госпожа Ясмина остановила Аминана.

– Мальчик мой, – прошептала она и порывисто прижала его к себе. Сын прижался щекой к плечу матери и тоже крепко ее обнял.

– Пожалуйста, пусть все будет хорошо, – проговорила она, – пусть мое благословение будет сильнее чужих проклятий.

Она отстранилась и поспешно вытерла слезы.

– Не надо, матушка, не плачьте, – попросил Аминан.

– А мада? – спросила она и шмыгнула носом. – Ступай уже, иначе я прямо тут расплачусь, и все пропадет зря.

Аминан вышел из дома, но не сразу шагнул к ожидающей свите. Он внимательно смотрел, как мать идет по коридору и черное покрывало крыльями колышется над ее плечами. Она шла торопливо: должно быть, спешила к заветной маде. В детстве он всегда смеялся над глупым поверьем, а сегодня от стыда за былой смех болела душа.

Может быть, магия мады и не помогала, но хотя бы позволяла облегчить страдания. Когда сердце обливается кровью, а глаза остаются сухими, можно умереть от горя. Хорошо, что у южных женщин есть мады – заветные кувшинчики, в которые надлежит собирать слезы, чтобы излить их на землю или воду, выплеснув самую нестерпимую боль. Мужчины утешают свои страдания битвами и науками, женщины – слезами и разговорами, и каждый, не различая пола, – стихами и трудом.

Аминан прошел к своей свите и при помощи слуги сел на серого коня.

– Едемте, – негромко приказал он.

– Да, ваше сиятельство, – откликнулись его спутники – их было не слишком много.

Будь воля Аминана, он ехал бы в полном одиночестве, в простой одежде, останавливаясь в скромных придорожных трактирах и не привлекая ничьих глаз. Но герцог Эн-Меридский не имел права на подобную дерзость. Ему предстояло ехать вместе с теми, кто остался ему верным, через владения тех, кто сейчас называл его предателем, за глаза, а лет шестнадцать назад и в глаза. Если бы не тот королевский закон, род Анваров, наверное, уже пресекся бы. Хоть на это хватило памяти о старой дружбе и благодарности.