И маленькая Фирочка, пришло время, выросла, спрятала все в тот же бездонный семейный шкаф свой аттестат зрелости, работать пошла в среднюю школу – гимназии уже совсем отменили – секретарем-делопроизводителем. Повязала красную косынку и стала пропадать на комсомольских собраниях. В свободное время с лучшей подружкой Мурой и другом детства, соседским Борькой Либензоном, они бегали на все поэтические вечера и на все комсомольские маевки. Кончилось дело, как водится, замужеством. Нет, Борька тут совсем ни при чем, все из-за подруги Муры. Она позвала Фирочку съездить на выходные к родственникам в провинцию.

– Мама, можно я поеду? Мура к своей тете зовет. Ты же Муру знаешь, что может случиться?

– Ничего не может. Но приличные девушки в чужой дом с ночевкой не заявляются.

– Мама, ну какой же он чужой? Это родная тетя моей подруги. Ты же знаешь маму Мурки, так это ее родная сестра. А муж ее, Муркин дядя, – он вообще раввин…

– А грейсе нахес, раввин, – насмешливо пробурчала Мали, но отпустила свою младшенькую в первый раз в жизни с ночевкой из дома.

Через пару дней девушки вернулись домой вполне довольные. А вскоре неизвестно откуда, как чертик из табакерки, появился этот высокий синеглазый парень, молчаливый и неулыбчивый, судя по его круглому «эл», родом откуда-то из Польши. Как потом подтвердилось, из самой Варшавы, только давно еще, до революции, в детстве привезенный на Украину. Появился – и Мали сразу поняла: не стоит тратить силы отваживать, этот пришел навсегда. Как ни старался друг детства Борька, все зря, он так и остался другом детства и с годами превратился просто в фотографию в семейном альбоме. А синеглазый Адам Белецкий пришел – и остался.

Никто не собирался создавать семейную традицию, простое совпадение: они поженились, так же как Мали с Ициком, на Новый год. Только хупы уже не было, и никаких фейерверков, просто ЗАГС, а потом семейный ужин, скорее, даже просто чаепитие – самовар, горячие бублики с маслом, варенье в фарфоровых розетках.

В маленькой комнате со старинным ковром на стене – зеленые розы на белом поле, с платяным шкафом в углу и кроватью с железными хромированными шариками зарождается новая семья. Утром Адам уходит на работу в обувной магазин, целый день за прилавком, а вечером после работы спешит, как на работу, в театр. Один, без молодой жены. Мали никак не может понять:

– Разве так живут молодожены? Почему ты соглашаешься? Какой может быть театр, когда молодая красавица-жена одна дома? Где такое видано?

И сколько Фирочка матери не объясняет, что это совсем не то, что мать думает, что театр – анатомический, и Адам там не развлекается, а учится на врача, Мали, все принимая и со всем соглашаясь, в душу нового зятя не впускает. Не скандалит, конечно, да и не с чего, живут мирно, хотя трудно. Фирочка иногда робко замечает мужу:

– Пока ты профессором станешь, жизнь кончится, а мы с тобой и не заметим.

Адам рассудительно успокаивает:

– Если не учиться, она все равно кончится, так что не жалей. Поверь мне на слово, лучше быть женой врача, чем женой продавца ботинок. Во всяком случае, полезнее для здоровья.

С детских лет Адам мечтал о профессии врача. Сначала это были детские представления – сделать так, чтобы мама с папой были всегда и оставались молодыми и веселыми. С возрастом его мечтания становятся более осмысленными. Юность Адама Белецкого пришлась на жестокое время. В революционные годы, в короткий период его комсомольской активности чехарда властей, девальвация духовных ценностей и даже самой цены человеческой жизни – все это привело Адама в продотряд. Вместе с такими же энтузиастами он ездил по деревням в поисках лишнего хлеба у хозяев – такой тогда придумали безнадежный способ накормить голодных. Кончилось бедой: группа юных революционеров попала в руки бандитов, особых разбирательств не было, их просто поставили в ряд на краю песчаной осыпи и без долгих разговоров постреляли одной очередью, мальчики и осыпались в яму, зиявшую за их спинами. А довольные патриоты неньки-Украины поспешили убраться, пока красные их не поставили на том же обрыве. Адам упал в яму на миг раньше, чем пуля настигла. Отлежался, выбрался из-под тел товарищей и побрел домой. Ему было тогда 19 лет. Его рыжая густая шевелюра стала серой – проседь появилась за часы, проведенные среди убитых. Левый глаз, как шутил сам Адам спустя годы, сменил ориентацию – появилось легкое косоглазие и осталось навсегда. К чести Фирочки, она этого просто не замечала, видела только редкую васильковую синеву его взгляда и пышную шапку волос. Вот тогда он и понял, что нет в мире дела важнее, чем врачевать тело и душу человека. Все прочие грани жизни казались Адаму некими дополнениями к главной задаче, ценными, но не обязательными переменными. Он весь заострен на медицину фанатично, стремится овладеть всеми тайнами профессии и искренне убежден, что врачевание – это не только набор знаний и умение их применять, но и специфический характер, особый отличительный образ жизни, некое посвящение свыше.