Хозяин, видя вокруг себя вооруженных казаков, с минуту смотрел на нас с изумлением, затем бросился к сундуку, достал из него официальную шапочку с пером и надел на голову, оставаясь при этом в одной рубахе. Затем натянул на босые ноги официальные туфли на высоких 5-сантиметровых подошвах, облачился в форменную курму[66] и в таком наряде громко меня поприветствовал, опустившись при этом на одно колено, как того требует китайская традиция в случаях, когда младший по званию или должности приветствует старшего.

Затем через переводчика хозяин стал извиняться, говоря, что он болен и никак не мог знать, что я являюсь столь важной персоной; что его ввел в заблуждение китайский чиновник, и потому он просит не распаковывать багаж, ибо сию же секунду прикажет поставить для нас юрты и предоставить все необходимое, что только можно найти в этих скудных краях для комфортной ночевки.

Видя, что хозяин сильно перетрусил и собирается сбежать, я учтиво попросил его не утруждать себя, а необходимые распоряжения передать через переводчика; я также добавил, что, будучи гостем даотая, ни на секунду не сомневался в гостеприимстве китайских властей и потому приехал прямо к нему домой. Извинившись, я сказал, что в рубахе не признал в нем сразу чиновника великой Китайской державы, с которой вот уже 200 лет Россия имеет самые дружественные отношения. Затем мы сели; я предложил ему папиросы, он угостил меня трубкой, и завязалась беседа.

Тем временем собравшиеся в большом количестве киргизы со смехом наблюдали за комичной фигурой начальника, который босиком, в одной рубахе, но при этом в официальной шапке с пером на голове бегал по юрте, торопливо одеваясь. Повинуясь начальственному окрику, они бросились за провизией и юртами. В течение часа все было готово, и начальник, как того требовал китайский этикет, самолично отвел нас к приготовленным юртам и проверил, достаточно ли хороши баран и сено, после чего удалился, убедившись, что мы ни в чем не нуждаемся.

Когда еда для нас была готова, я послал за ним, приглашая на обед. Начальник сразу же явился, извиняясь, что это он должен был бы пригласить нас на обед, но его повар не умеет готовить по-европейски. Он принес мне граммов двести чая в герметично упакованной жестяной коробке и пояснил, что это великолепный чай, который ему прислали из провинции Кансу, и что он является чудодейственным средством против всевозможных желудочных заболеваний. Подарок я принял.

После обеда, когда мой гость уже собирался уходить, я выбрал среди имевшихся у меня с собой мелких сувениров фарфоровую трубку с изображением выходящей из морской пены Венеры и, набив ее, предложил ему отведать российского табаку. Я заметил, что мой гость с восхищением разглядывал фигурку Венеры, а потому попросил его оставить трубку себе на память. Он стал отказываться, но до такой степени не мог противостоять искушению, что, даже не погасив трубку, быстро спрятал ее в мешочек (у китайцев на одежде карманов нет, но на поясе они носят очень изящные мешочки, в которых держат трубки и разные мелочи), говоря, что с этим подарком не расстанется до конца жизни. Мы простились дружески. Начальник отправился к себе в сопровождении свиты, которая несла на палках огромные разноцветные фонари с инициалами и названием должности идущего чиновника.

На следующий день, 17 августа, я продолжил свое путешествие. До брода через Кызыл-су китайский начальник проводил меня со всеми почестями, в окружении беков и конвоя конной киргизской лянзы. При расставании он обратился ко мне с просьбой, чтобы я позволил казачьему офицеру остаться еще на один день в Улуг-чате, поскольку в связи с моим отъездом он не сможет отблагодарить меня за вчерашний прием и хотел бы пригласить на угощение офицера.