Домовые, не теряя времени, прошмыгнули в угол и со значением перемигивались друг с другом, явно довольные проделанной работой. Больше всех была довольна мамаша, как теневой руководитель проекта, который вкалывал меньше всех, зато больше всех устал на работе. Она с чувством глубокого удовлетворения обводила взором поле недавней деятельности своих мужчин, отслеживая, как быстро и качественно отмывается пол в зале, коридоре, кухне под дружную весёлую брань жильцов их квартиры. Благо, точку обзора она облюбовала себе в центре событий, теперь уже на шкафе-купе в коридоре, куда взмахнула, словно белка, хватко цепляясь за подолы и рукава скользкой кожанки мужчины и пушистой шубы его супруги. Внезапно взгляд её застыл на одной точке в углу коридора, и она тихо присвистнула, привлекая внимание своего мужа. Тот вопросительно глянул вверх, а когда она указала рукой на предмет, лежащий на полу, Горюня со вздохом разочарования закатил глаза, но совладал с эмоциями и сиплым голосом из внезапно пересохшего горла прошептал выглядывающему из-за его плеча Крохе:

– Ты ЭТО откуда вытащил? – старательно выделив интонацией слово "ЭТО" и указывая на одинокую чёрную босоножку, строго спросил отец. Будь Горюня и Кроха людьми, за подобной интонацией немедленно должно было последовать наказание в виде порки ремнём. Но поскольку они представляли редкий по своей доброте вид существ, то Кроха по-простецки ему ответил:

– Из коробки в обувнице взял. Вся обувь в прихожей закончилась, а прореху в запруде устранить было просто необходимо. А тут глядь, коробки с обувками стоят без дела, простаивают. Так почему бы ими не воспользоваться?

– Но ведь сейчас зима! – выдавил из себя отец. – Они эту обувь зимой не носят! Всё пропало! Нас раскроют! Будут важного мужика в рясе вызывать, дабы кадилом вонючим нас вытравливать из нашего же дома! Что делать? Что делать?! Ох, и надышимся мы того дыма! Всё им пропахнет, да жить здесь станет невмоготу! Уйти придётся! Сынок, что ты наделал?

Прилетевший в их угол комок из пыли с засохшей прошлогодней мухой внутри для утяжеления привлёк внимание отца и заставил прекратить ненужные причитания. Горюня с Крохой посмотрели на Пужанну, что стояла во весь рост, выставив правую ногу вперёд и уперев кулаки в бока, едва не касаясь потолка головой. Левой рукой она указала на прячущихся за углом тумбочки папашу и прижавшегося к его спине сынулю, потом направила руку на босоножку и от неё провела невидимую черту вниз шкафа-купе к громоздившимся в нём коробкам с несезонной обувью, верхняя из которых оставалась открытой, пав немного ранее жертвой Крохиной инициативы. Эта геометрическая фигура как бы показывала план действий сидевшим в углу кутникам: папаша бежит из своего угла до одинокой босоножки, цепляет её и, не останавливаясь, как рука мамаши, несётся что есть духу по направлению к шкафу, где упаковывает коробку. Затем, замыкая треугольник, мчится обратно в свой угол, где и почивает на лаврах спасителя семейства от дымящегося кадила.

Отец понял жену по-своему и кивнул головой в знак того, что всё уяснил без вопросов. Он с грустью в голосе сказал слегка растерявшемуся Крохе:

– Ничего не поделаешь, такова наша жизнь. Ведь кто-то должен? – и вытолкнул его по направлению к объекту возможного раскрытия их существования в этой квартире.

– Я верю в тебя, сынок! – лихо напутствовал он.

Не успев прийти в себя от резкой перемены места, но, уже очутившись на линии отрезка, соединявшего его недавнее убежище и одиноко лежащую босоножку, Кроха перевёл взгляд на мать. Та стояла на вершине шкафа в той же позе, но уже закрыв глаза и обхватив голову руками. Покачивая головой из стороны в сторону, выражая тем самым крайнее разочарование умственными способностями Горюни, она произносила шёпотом: