на темени, которое выбривали и латинские, и русские монахи, волосы странника были выбриты ото лба до затылка. Глаза умные и живые, блеклосерые, возможно, когда-то были голубыми. Иноземец имел рост выше среднего, плотное телосложение и, видимо, немалую силу. На нем был сшитый из грубого шерстяного сукна темно-зеленый плащ с глубоким капюшоном, который монах откинул, когда зашел в палату. Перчатки не мешали ему перебирать четки. Дорожный посох он оставил у входа. Кожаная обувь застегивалась ремешками и, судя по мягкой поступи гостя, словно он шел босиком, не имела каблуков. На плече висела сума. Проповедник говорил на русском языке бегло, лишь изредка приостанавливаясь, чтобы вспомнить нужное слово.

– Итак, латинянин, чего ты хочешь от меня? – спросил Владимир.

– Прохода в Ятвягию.

– В Ятвягию, – повторил князь.

– Да. В ту часть земли, дань с которой ты собираешь по праву трехстороннего договора. Прошу твоего позволения нести ее обитателям Слово Евангелия.

– По договору[18], упомянутому тобой, две трети Ятвягии принадлежат крестоносцам. Там, наверняка, все еще полно язычников. Почему же ты пришел ко мне?

– Тевтонские братья несут Слово Божье на острие меча. Насколько я знаю, за прошедшие годы они окончательно покорили Пруссию и уже успели побывать в полночной Ятвягии. Там, где хоть раз потрудились огнем и мечом, уже трудно проповедовать… – голос монаха стал глуше, глаза сузились, – трудно проповедовать одним лишь словом…

Владимир уперся щекой в кулак, не отрывая взгляда от странника.

– Какого ответа ты ждешь от меня?

– Ответа, о котором я молил Господа всю дорогу с того дня, как покинул родину…

– Далеко твоя родина?

– На острове, на самом западе Европы, – Патрик опустил глаза.

– И ты, покидая свой монастырь, знал о существовании Ятвягии?

– Да.

– Какой же епископ мог благословить тебя на такой дальний путь?

– Альберт Зауэрбер[19].

– Альберт Рижский? Он умер много лет назад. Ты, видно, решил посмеяться надо мной, монах.

– Я бы не отважился смеяться над тобой в твоем присутствии. Альберт благословил меня на эту проповедь двадцать четыре года назад.

– О, как же долог был твой путь!

Гость сделал вид, что не заметил насмешки в словах князя.

– Это так. Три месяца прошло с того утра, когда мы с моим спутником покинули на корабле пристань города Дублин. Через день после отплытия мы прибыли к берегу Англии. Мы пересекли эту страну с запада на восток, опять сели на корабль, что плыл во Фландрию, но из-за ненастья высадились в Нормандии. Здесь мальчик, что сопровождал меня, заболел лихорадкой и, сбросив бремя телесной оболочки, отдал долг каждого смертного. Похоронив его и не найдя себе нового спутника, я в одиночку продолжил путь. Так, путешествуя по Франции, я добрался до герцогства Саксония. В Любеке сел на корабль пилигримов и с ними прибыл в Пруссию, в город тевтонских братьев Торунь. Дальше – по большой реке Висла через княжество Мазовия, о котором тебе хорошо известно, потом по Бугу я добрался до Руси. От Мельника до Берестья я шел пешком. Мне сказали, что я смогу найти тебя здесь, потому что ты редко бываешь во Владимире, и я рад этому, потому что это избавило меня от лишних дней пути.

Лицо князя помрачнело. Да, он редко бывал в стольном городе, носившем такое же имя, как его собственное. Недаром на славянском языке слово «волынь» означало поле, луговую степь. Древний град Владимир Волынский стоял слишком близко к степи – дикому полю, со стороны которого стремительно приходили татарские орды – так быстро, что гонцы и разведчики с пограничья не всегда успевали обогнать их и предупредить о прибытии гостей, чтобы князья могли подготовиться к унижению, а жители – спрятать свои пожитки или уйти с семьями куда подальше и переждать лихо. С тех пор, как выжившие после многих проигранных битв русские князья смирились и согласились платить дань, татары стали их союзниками и покровителями. Но такие покровители были хуже врагов. Приходя из степи, надменные татарские темники требовали еще больше дани, царского почтения к себе, прокорма для войска и лошадей, и еще войска, чтобы оно шло с ними дальше на запад – в Польшу, Венгрию, Чехию. Но они могли и не пойти дальше, а вместо этого задержаться на много месяцев здесь, и это было страшнее, потому что земля, которую они избирали для стоянки и пастбища, превращалась в пустыню. Они могли угнать людей и скот в степь, могли потребовать от князей для подтверждения дружбы и доверия срыть валы и разобрать стены своих замков и городов. Бывало, они приходили каждый год, а бывало, не появлялись по несколько лет, и жизнь возрождалась. Вырастали дети, не знавшие этого страха. Но потом они все равно приходили. Здесь, на полночи Владимирского княжества в городах лесной Руси, дышалось спокойнее, хотя тоже было небезопасно. И Владимир все чаще искал себе прибежища в этом краю. Но обсуждать это с латинским монахом он не собирался.