– Расскажите тогда без поучений, о себе что-нибудь.

– Пойдем, прогуляемся, – говорит, – может, что и получится.

Идем… без тебя… Деревья как деревья, ничего особенного, все внимание на спутнике. Он молчит, лицо задумчивое, грустное, постарел заметно за ночь. Подошли к речке, смотрим на сияющее солнце, опять молчим, я почему-то вспоминаю тебя. Он вдруг оборачивается, лицо изменилось – порозовело, помолодело и говорит:

– Хочу тебя (опять – на ты!) утешить, чтобы ты помнил старика, когда дальше пойдешь.

Будь весел! Чаянья твои определил – вчерашний день.

Тебя от прежних просьб твоих освободил вчерашний день.

С кем спорить? Ни о чем тебя не расспросил  вчерашний день.

Что завтра сбудется с тобой – не приоткрыл вчерашний день.”

Я молчал, всеми силами стараясь запомнить его слова – бальзам для моей души. Поражаюсь – как это все близко и понятно мне!  Он тем временем неспешно, тихим задушевным голосом продолжал:

Душой, перенесшей страданья, свобода обретена.

Пусть капля томится в темнице – становится перлом она.

Не плачь: если ты разорился, богатство еще возвратится,

Пускай опорожнена чаша – опять она будет полна.

От таких слов сердце мое затрепетало, я чувствовал, что начинаю любить этого чудаковатого старика-поэта. Как же я вчера был неправ! Нет, конечно же, все его стихи надо заново прочесть, заново понять и запомнить наизусть.

– …Пока в дорогу странствий не сберешься, – не выйдет ничего,

Пока слезами мук не обольешься – не выйдет ничего.

О чем скорбишь? Покамест, как влюбленный,

Ты от себя совсем не отречешься, – не выйдет ничего…

При этих словах сердце мое не выдержало, и я воскликнул:

– Учитель! – Он вскинул брови. – Как же ты прав – я ведь и собрался в дорогу странствий!

Он понимающе улыбнулся:

– Видел я твою дорогу странствий, рука об руку сидели у меня. Правда, чтобы тебе к ней прийти придется ногами немало прошагать.

– Да нет же, – возразил я, – я хочу узнать: что такое Истина? Он взял меня за руку и, посмотрев куда-то глубоко вовнутрь, произнес:

– Узнать – это увидеть и понять. Смотри же на нее, и, если сможешь, – пойми ее”.

Пока я размышлял над сказанным, он перешел на лирический лад, шутливо обращаясь ко мне:

В любви к тебе не страшен мне укор,

С невеждами я не вступаю в спор.

Любовный кубок – исцеленье мужу,

А не мужам – паденье и позор.

Ум мой не поспевал за его словами, но душа, видимо, напротив, все изреченное воспринимала мгновенно, то ликуя, то смущаясь, то грустя, то скорбя…

– Огонь моей страсти высок пред тобой, – так да будет!

В руках моих – гроздий сок огневой, – так да будет!

Вы мне говорите: "Раскайся, и будешь прощен".

А если не буду прощен, будь что будет со мной! – так да будет!

Мне богом запрещено – то, что я пожелал,

Так сбудется ли оно – то, что я пожелал?

Коль праведно все, что Изед захотел справедливый,

Так значит, все – ложно, грешно, – то, что я пожелал.

Сколько времени мы так провели вместе – не помню, шел рядом с ним как зачарованный, ничего не видя ни перед собой, ни по сторонам, до тех пор пока он не остановил меня и не сказал:

– Запомни самое важное:

Солнце пламенного небосклона – это любовь,

Птица счастья средь чащи зеленой – это любовь,

Нет, любовь не рыданья, не слезы, не стон соловья,

Вот когда умираешь без стона – это любовь.

После чего сразу как-то обмяк, ссутулился и стал извиняться за назойливость, перейдя вновь на “вы”. Я пытался его похвалить, приободрить, но он замолчал и более уже не разговаривал до самого вечера.

Вечером пообщаться с Петровичем не довелось – приехал сам председатель колхоза – то ли слесарь наябедничал, то ли такой деловитый он у них – и они вместе долго сидели у костра и о чем-то спорили, если, конечно разговор начальника с подчиненным можно так назвать. Я не слушал их беседу, лежал под яблоней и перебирал услышанное за сегодня. Я был благодарен старику за стихи и сожалел о своих вчерашних критических рассуждениях. Мягкий вежливый голос оторвал от раздумий: