Путешествие в пушкинский Петербург Михаил Гордин, Аркадий Гордин

Во внутреннем оформлении использованы силуэты работы Федора Толстого и Василия Гельмерсена

© А. М. Гордин (наследник), М. А. Гордин (наследник), 2025

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Азбука^>®

В 1830-х годах художник Г. Г. Чернецов написал картину «Парад на Царицыном лугу». На первом плане живописец изобразил толпу зрителей. Он собрал здесь едва ли не всех примечательных петербуржцев – своих современников. Их более двухсот. В этой толпе не сразу находишь скромную фигуру Пушкина. В пестрой толчее тогдашнего Петербурга поэт нередко бывал заслонен людьми в блестящих мундирах, пышных нарядах. Но в исторической перспективе невысокая фигура поэта заслонила собою все прочие. И вся эпоха с середины 1810-х до середины 1830-х годов нередко именуется пушкинской эпохой, а город с полумиллионным населением – с императорским двором, чиновными особами, обывателями и крепостным людом – мы называем городом Пушкина, пушкинским Петербургом.

С Пушкиным вошел в отечественную литературу новый герой, сразу ставший одним из самых значительных ее героев, – город Петербург. Наше восприятие Петербурга времен молодости Пушкина неотделимо от его оды «Вольность», политических эпиграмм, первой главы «Онегина»… Тишина ночной Невы и барабанный бой казарм, спектакли в Большом театре и шумные сходки гвардейской молодежи – любая черта жизни города невольно связывается для нас с тем обликом Петербурга, который нарисовал Пушкин.

Петербург пушкинской молодости – город поэтов и вольнодумцев, город жизни широкой, высокоумной, блестящей. Это город,

Точно так же своим восприятием Петербурга конца 1820–1830-х годов мы в огромной степени обязаны стихам и прозе Пушкина.

Здесь впервые в русской литературе появляется образ гонимого, гибнущего под гнетом страшной жизни «маленького человека», впервые столь явно проступает двойственный лик Петербурга:

Два периода в истории пушкинского Петербурга, так не похожие один на другой, разграничены героическими и трагичными событиями на Сенатской площади 14 декабря 1825 года.

Петербург юного Пушкина – город надежд, Петербург зрелого Пушкина – город разочарований. Там – восторженные порывы мечтателя. Здесь – трезвый и проницательный взгляд мудреца. Там – праздничное ожидание, чаяния великих перемен. Здесь – темные будни, скучная, порой смешная, порой нелепая суета.

Однако и повседневный быт, и даже мелочное, бессмысленное существование самых незаметных, маленьких людей для Пушкина 1830-х годов есть не что иное, как оборотная сторона грандиозных исторических событий и великих деяний. И певца Петербурга вдохновляют не только фигуры исторические, но и «ничтожные герои» – такие, как бедная вдова-чиновница и дочь ее Параша; предметом его классических октав становится судьба кухарки Феклы…

Жизнь Петербурга была для Пушкина материалом художественного исследования важнейших человеческих проблем.

Каким же был, как выглядел город в то время?

Панорама пушкинского Петербурга складывается из множества разнообразных черт. Это и архитектура города, и характер, нравы населения, и административное устройство, и та роль, которую Петербург играл в жизни России и Европы. Невозможно понять пушкинский Петербург, не зная о тайных политических союзах, о литературных обществах и салонах. Необходимо иметь представление о театральной, музыкальной и художественной жизни столицы, научных учреждениях и учебных заведениях, о промышленности, ремеслах, торговле.

Особенности петербургского уклада, даже мелкие и на первый взгляд малозначащие детали городского быта приобретают для нас серьезный смысл именно потому, что они помогают восстановить достоверную картину города, каким его знал Пушкин.

Тот период в жизни Петербурга, свидетелем и певцом которого был Пушкин, начинается с грозных и славных событий Отечественной войны 1812 года.

Победа в Отечественной войне открывала новую главу в русской истории. День, когда окончился великий поход, когда в столицу вернулись гвардейские части, обозначил рубеж двух эпох.

Это был один из самых ярких и значительных дней в жизни пушкинского Петербурга.

Утро выдалось ветреное и пасмурное. Однако уже с рассвета весь город высыпал на улицы. Толпы народа тянулись к южной окраине столицы, на Петергофскую дорогу. Туда же направлялись коляски и кареты знати, туда же везли седоков извозчики, скакали всадники – военные и штатские. На Петергофской дороге, за Нарвской заставой, выстроились гвардейские полки – Преображенский, Семеновский, Измайловский, Егерский, Гвардейский экипаж.

Еще четыре месяца назад эти полки стояли лагерем под Парижем.

Пройдя с боями тысячи верст, освободив Европу от наполеоновского господства, они завершили свой поход во французской столице.

Несколько недель отдыха – и в июне 1814 года первая гвардейская пехотная дивизия через Нормандию направилась к Шербуру и здесь погрузилась на корабли. Плыли пять недель. Несколько дней гостили в Англии. И вот наконец увидали родные берега.

Поначалу полки разместили в Петергофе и Ораниенбауме. 27 июля гвардейцы выступили к Екатерингофу и встали лагерем на окраине столицы. В тот же день в Павловске был устроен придворный праздник, на который пригласили гвардейских офицеров.

Поглядеть на праздник привели из соседнего Царского Села воспитанников Лицея. Среди них был и пятнадцатилетний Александр Пушкин.

За два года перед тем – летом 1812 года – юные лицеисты прощались с уходившими в поход воинами. «Мы провожали все гвардейские полки, потому что они проходили мимо самого Лицея, – рассказывал И. И. Пущин, – мы всегда были тут, при их появлении, выходили даже во время классов, напутствовали воинов сердечною молитвой, обнимались с родными и знакомыми: усатые гренадеры из рядов благословляли нас крестами. Не одна слеза тут пролита».

Пушкин позже писал об этом:

Многие месяцы Петербург, как и вся страна, жил ожиданием очередных военных реляций. Многие месяцы отделяли страшную и горестную весть об оставлении Москвы от радостного известия о взятии Парижа. Россия прошла через тяжкие испытания. Сотни городов и селений были разорены. Тысячи русских воинов – солдат, офицеров, генералов – кровью заплатили за независимость своей страны. Возвращение победоносных полков, счастливое окончание долгой и опасной войны касалось всех от мала до велика, стало праздником для всех сословий.

Торжественное вступление гвардии в столицу назначено было на 30 июля.

Возле Нарвской заставы поставили триумфальные ворота в классическом стиле: деревянные, но богато украшенные изображениями доспехов, фигурами воинов. Венчала триумфальную арку колесница Славы с шестеркой вздыбленных коней.

К четырем часам дня войска выстроены были на второй версте от города и торжественным маршем направились в город, в свои казармы. По всей дороге их встречали радостными криками, из окон летели цветы. Порой солдаты выбегали из рядов, чтобы обнять родных.

В толпе смеялись, плакали, пели. Вечером город был иллюминирован. «Нынешний день принадлежит к числу прекраснейших, усладительных дней, которыми одарил нас мир; оный останется навсегда незабвенным в сердцах наших!» – писала петербургская газета «Русский инвалид». И вот на фоне этой единодушной радости, этого всеобщего торжества особенно резко и зловеще обозначилась вечная, непереходимая черта, разделявшая господ и простонародье. Будущий декабрист Иван Якушкин, тоже встречавший 30 июля 1814 года гвардейские полки, рассказывал об этом дне: «Наконец показался император, предводительствующий гвардейской дивизией… Мы им любовались, но в самую эту минуту, почти перед его лошадью, перебежал через улицу мужик. Император дал шпоры своей лошади и бросился на бегущего с обнаженной шпагой. Полиция приняла мужика в палки. Мы не верили собственным глазам и отвернулись, стыдясь за любимого нами царя…» Русский мужик, русский народ для царя, как и для большинства дворян, был чем-то чуждым, враждебным и, пожалуй, не менее опасным, чем Наполеон.

Между тем как раз теперь, когда бесстрашие и самоотверженность русского мужика спасли страну от поработителей, народ особенно остро ощутил несправедливость своего подневольного положения.

Солдаты, освобождавшие Европу, своими глазами увидали такие земли, где народ не знал крепостного ярма. «Еще война длилась, – писал декабрист Александр Бестужев, – когда ратники, возвратясь в домы, первые разнесли ропот в классе народа. Мы проливали кровь, говорили они, а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят господа».

Многие молодые офицеры вернулись из заграничных походов с твердым убеждением: Россия, даровавшая независимость другим странам, сама должна быть избавлена от рабства.

В огне освободительных войн рождались и зрели новые понятия.