Но если, будучи взрослым, я задамся вопросами: «Как мне быть в безопасности?», «Как вписаться в общество?», «Как найти человека, который обязательно будет меня любить?» или «Как понравиться другим?», значит, я окажусь в зависимости от мира, который не способен дать определённый ответ. Всякий раз, когда мы передаём власть над инстинктами и интуицией внешнему окружению, что часто является результатом уязвимой и зависимой позиции, в которой мы находимся в детстве, это приводит к тому, что мир полностью подчиняет нас своей воле. Как однажды сказал мой коллега, когда к нему на сессию пришла супружеская пара, находящаяся в ссоре, «в этих отношениях вы пожертвовали независимостью, чтобы обрести безопасность, а в итоге не получили ни того ни другого». Поскольку мы являемся слабыми и уязвимыми существами, которые в сущности всегда остаются одинокими, понятно, почему нам так важно почувствовать себя в безопасности, но когда стремление достичь тихой гавани превалирует над всем остальным, глубина и масштаб нашей жизни неотвратимо уменьшаются.
Например, уже будучи взрослым, Джеймс Эйджи вернулся к ключевому событию своего детства, которым стала гибель отца в автокатастрофе, и попытался восстановить его глубинный смысл. Он исследовал эту тему на страницах своей рукописи и переписывал её не менее семи раз, пока смерть не забрала его в 1955 году. Однако, как бы ни была важна смерть отца для автора, главным оставался вопрос: «Кто я?»
Потеря родителя оказывает огромное влияние на ребёнка – настолько огромное, что его трудно измерить, в отличие от самой потери, которая имеет свои обозримые последствия. И так во всём, потому что мы всегда больше, чем любые происходящие с нами события. Недавно, беседуя с женщиной, переживающей развод – несомненно, пугающее и одинокое время, – мы вместе пришли к выводу, что это был всего лишь её брак. А связанные с разрывом в отношениях переживания являются частью чего-то огромного и неизмеримо важного – жизни. Несмотря на это, её дальнейшее течение зависит от того, как женщина проведёт период, наполненный страхом покинутости, сможет ли стравиться с его гнётом и снова расправить крылья.
Поэт Райнер Мария Рильке также исследовал свои воспоминания о детстве. Он возвращался мыслями к детской площадке в Праге и своим друзьям. Их спонтанный энтузиазм, их невинность и буйное веселье медленно стирались с годами, истончались под тяжестью взрослых проблем и трагических событий. И всё же Рильке задавался вопросом, что́ было реальным в потоке ощущений и ярких эмоций, которые заставляли их детские тела вспыхивать, подобно спичкам, и, не зная усталости, гореть энергией. Он задавался этим вопросом, потому что тот не теряет своей актуальности в настоящем, когда бы оно ни происходило. Человек, который не сортирует и не просеивает мусор повседневной жизни, живёт бессознательно.
Удивительно, насколько точно и ёмко Рильке всего парой строк может вызвать ощущения, свойственные детству. Одним-двумя словами он возрождает образы, спрятанные в глубинах нашей памяти, и развёртывает их перед нами, словно мы сидим в первом ряду удивительного театра, на сцене которого разыгрываются сцены из нашей детской жизни. Мяч фигурирует во многих играх и служит не только предметом, буквально хранящим воспоминания, но и заставляет нас интуитивно ощущать кривую его полёта, которая всегда проходит через детские руки, а потом взмывает, чтобы пресечь время и пространство и вернуться обратно на землю – и так до бесконечности. Так тянемся к небу и все мы, которые были однажды детьми – этими драгоценными, хрупкими, смертными существами, которых крепко держит земное притяжение. В памяти Рильке мяч всегда парит в небесах, бросая сатурнианскую тень на замершую в ожидании землю, и изредка накрывает бесценных созданий – детей.