– Простите, господа, вы позволите сесть? А то больше мест нет. А есть хочется.

Один из господ, которых в народе зовут «хачиками», чебуреком указал на пустой стул и представился:

– Хачик.

Второго господина звали Микитой из города Бельцы, а третий господин, который был госпожой, протянул руку лодочкой.

– Нина Владимировна. Из Иванова, – и кокетливо улыбнулась в ожидании шутки типа «А-а-а, город невест» и поцелуя руки, но пролетела. Я хоть и профессиональный юморист, но в прошлом. А целовать руку с зажатым в ней чебуреком я обучен не был. Такой случай в Пажеском корпусе никто представить не мог. А я к тому же в нем не обучался.

– Михаил, – представился я.

– Мишико, значит, – кивнул Хачик, – как Саакашвили.

– Это почему ж как Саакашвили? – обиделся я. – Это Саакашвили как я.

Микита из города Бельцы плеснул мне в фужер «Путинки» и шлепнул на тарелку прикроватный коврик:

– Давай, Михайло, пока тебе не принесли.

Выпивать в мои намерения не входило. Я несколько замешкался.

– Обижаешь, – развеял сомнения Микита.

– Да вы не стесняйтесь, Михаил, здесь все свои, – подняла свой фужер Нина Владимировна.

– Правильно говоришь, женщина, – сквозь чебурек одобрил Хачик. – Выпей, Мишико. И покушай.

Совершеннейшая фантастика. Стоит в нашей стране нескольким гражданам случайно встретиться на предмет водки, как они тут же оказываются «всеми своими». При наличии водки никакого privacy не существует. Вот в чем одно из отличий русского народа от зарубежного. Говоря «русский», я не имею в виду этническую направленность. (Смешно говорить о русских как о национальности за столом, где сидят азербайджанец, украинец и еврей. И где только один представитель титульной нации – Нина Владимировна из Иванова. И то в ней, как и у большинства русских, было что-то татарское.) Я говорю о культурной идентичности. В modus vivendi и modus operandi по отношению к водке. В городе Москве, на Измайловской пародии на шоссе. В кабаке «Менора». В славной многонациональной и разнополой компании. Донельзя душевной. Водочка end чебурек. Вкусный!.. Конечно, можно бы незатейливо пошутить об исчезновении в округе кошек и собак, но… Уж слишком от этой шутки шибает петросяновщиной, да и comedyclubовщиной тоже. Почему-то в России почти всякий юмор сваливается в петросяновщину, как бы он ни голосил о своей элитарности. Хотя что тут непонятного? Нельзя не забрызгаться, если плывешь на утлом челноке в бушующем море говна.

Так вот, это был честный чебурек. И баранина в нем была тоже честная. Причем, как я уже говорил, чебурек оказался объемен и грузен. Поэтому, когда я им закусил, то явно насытился. Но в качестве алаверды заказал еще четыре порции чебуреков и бутылку «Путинки». А если быть честным, то две. Но я никогда не бравировал своей честностью, поэтому бутылок была одна штука. Именно такую цифру я назову своей жене Оле по возвращении.

Мы красиво выпивали и красиво закусывали. Для утирания морды от бараньего сока паленый Распутин выдал каждому по скатерти. Кстати, он тоже составил нам компанию. Но выпивал и закусывал стоя, потому что по всемирным ресторанным законам официантам запрещено подсаживаться за столики. Более того. Во всем мире, кроме России, официантам запрещено и выпивать за ними. Ну не суки?!

Поели мы плотно. Очень плотно. Я так даже перепрыгнул через две весовые категории. Французские шеф-повара, приезжающие к нам за длинным евро и получив его, говорят, что русские (не этнос, а нация) не знают толка в изысканных блюдах. Русским, с легкой брезгливостью говорят французские повара, нужны большие порции каждого блюда. Они кусочку птимтика под соусом из разогретого хнума с двумя семечками арграна под взбитым бом-бим-брамселем общим весом восемнадцать с половиной унций предпочитают кусок мяса в шестьсот граммов с жареной картошкой. И это в качестве десерта. Французам трудно понять нацию, голодающую веками. Потому что, что бы там ни говорил Говорухин о России, которую мы потеряли, жратвы никогда не хватало на всех. И отсутствие пищи материальной компенсировали пищей духовной. А это уж каждому свое: кому – севильский цирюльник, кому – сибирский. И французы никогда не поймут сакрального значения еды для русского человека. Народ, для которого во время войны проблема заключалась в отсутствии фуа-гра, а «Pater noster» был формальным бормотанием, никогда не поймет народ, для которого слова «Хлеб наш насущный дай нам на сей день» стали плотью. Физической и Христовой. И ими мы выжили в веках (не этнос, а нация).