Кто-то схватил телефон, ответил.

И Юля закричала:

– Только не говорите бабушке… у меня все хорошо…

После всего этого прямые оскорбления даже не отдельных личностей, а всего русского народа, и призывы буквально вырезать всех нас уже не кажутся бредом сумасшедшего!

А что было бы с Крымом, с русским Севастополем?

Я не могу представить!

И я не могу поверить!

Я не могу поверить, что это украинцы – земляки Николая Гоголя, Тараса Шевченко, Петра Столыпина, Сергея Прокофьева, Михаила Булгакова, Сергея Королева и многих, многих других великих людей.

Где вы, добрые селяне, что с вами стало?

Мы не враги вам, нам в худшем случае просто наплевать на вашу зависть и гонор. Мы все понимаем. И все видим. И в большинстве случаев прощаем. Такова русская натура.

Но бывают случаи…

Все, больше не могу.

«Я взглянул окрест меня – душа моя, страданиями человечества уязвленна стала. Обратил взоры мои во внутренность мою – и узрел, что бедствии человека произходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы. Уже ли, вещал я сам себе, природа толико скупа была к своим чадам, что от блудящаго невинно, сокрыла истинну на веки? Уже ли сия грозная мачиха произвела нас для того, чтоб чувствовали мы бедствия, а блаженство николи? Разум мой вострепетал от сея мысли, и сердце мое далеко ее от себя оттолкнуло. Я человеку нашел утешителя в нем самом.»

А.Н.Р.

Позавтракав кофеем с баранками, мы, осенив себя крестным знаменем, тронулись в путь, и по обыкновению своему я, будучи водителем экипажа, поскак… нет-нет, помчался во всю мочь, благодаря чему уже через час другой, обогнув все заторы и извивы, были на коренном московском тракте.

Надо сказать, любезный читатель, что путь сей мне хорошо знаком – не раз я со свистом пролетал его и в худшие и в лучшие времена.

Вот сейчас, после величественных свершений политических, опять отправились глянуть, что же новаго да свежаго случилось и с путь-дорогой нашей и со странами ея окружающими. Конечный пункт наш – Крымский Край – занимал нас и меня в частности с точки зрения благоустроуства новых земель и содержания жизни жителей, чему я придавал особливое значение.

Что дорога! – ее в привычном безхозном виде нет, одна сплошная ровная полоса шириной в три-четыре почтовых кареты. И такая гладкая будто в след Государя и не ездил никто! Где былая грязь да распутица, где непроходимые дебри бурьяна по обочинам?! Где приключения в конце концов?!

Вот, на скаку минуя Тосно и Новгород, наш экипаж по новейшей объездной, протянувшейся на сотню верст, без задержки проследовал Валдай, Тверь и даже Клин.

Безрадостны наши северные пределы. Тонкая березка, дальняя елочка, болотце. Покосившиеся заборы у пустых, накренившихся изб – все брошено, все в запустении. Некогда веселые Киселенки, Зайцевки брошены и готовятся к полному разорению.

Старые умерли, молодые съехали.

____________________Петербург-Гурзуф – 2500 км___________________

Но что это?! – блеснул свежей позолотой купол, белым боком засиял новый добротный терем – иначе и не скажешь, хлесткой вывеской привлекла взор местная корчма. Живут люди! На полянке у тракта раскинулось торжище унтов чухонских, ваз персидских и невиданных набитых соломой гигантских медведей для забав детей по всей видимости господских. Пиршество коммерции. Куда глядит урядник?!

Кстати замечу, что ни разу ни полицейский ни какой другой служитель закона и порядка не встретился нам на бескрайних полях русской равнины, окаймленной железными опорами и отбойниками нашего тракта. Правда то и дело мелькали знаки свыше о неусыпном механистическом контроле за ездой нашего и других разнообразных экипажей, коих кругом было великое множество. Доверяй, но проверяй. Без этого русскому человеку никак!