***

На следующий день мы с Викой встретились у фонтанов на площади Карлсплац и отправились к музею пешком. На центральных улицах отовсюду слышны звуки разных инструментов – гитары, скрипки, саксофона, укулеле. Играют солидные люди и молодёжь, в одиночку и целыми оркестрами. Я остановилась как вкопанная, услышав знакомую музыку корейского композитора И Рума (Yiruma). Молодой юноша, одетый в простецкие шорты и футболку, сосредоточенно и чисто играл классику, сидя за белоснежным роялем. В приподнятой крышке рояля отражались ветви дерева; его густая крона создавала блаженную тень. Музыкант заиграл что-то из моего любимого Шопена. Я не могла удержаться и фотографировала его, чувствуя неловкость, потому что затвор фотоаппарата, казалось, щёлкал слишком громко. Но звуки рояля и шум города органично переплетались между собой, и щелчки фотоаппарата были ещё одним знаком благодарности за эту музыку, сродни аплодисментам.

***

Наконец, избежав многочисленных соблазнов вроде уличных оркестриков, мы пришли к музею. Он оказался внушительным – по масштабам можно сравнить с нашим Эрмитажем, или музеем Прадо в Мадриде – целых семь этажей экспонатов! Семь этажей науки и технологии!

По сути, музей знакомит своих посетителей с разными ремёслами, профессиями и областями промышленности. Там есть залы, посвящённые освоению воды и суши, небесных просторов и земных; залы, где можно вспомнить суть законов физики, подзабытых после окончания школы; залы для девочек (как я их окрестила) с изделиями из керамики, с ткацкими станками; зал с музыкальными инструментами.

Всё началось с мореходства – у входа возвышались огромные парусники, дальше – лодки поменьше для рыбаков-одиночек и долблёнки из цельного дерева. А у стен за стеклом стояли маленькие, искусно сделанные модели древних судов, точь-в-точь повторяющие настоящие корабли. Каждый раз, когда я вижу такие хорошенькие кораблики, вспоминаю рассказ Бориса Жидкова «Как я ловил человечков». Помните? Там в гостях у бабушки мальчик увидел такой вот игрушечный пароходик. Он был невероятно похож на настоящий, и мальчик подумал: «Там обязательно должны жить человечки!». И несколько дней и ночей пытался их выследить и приманить конфетами. Вы, наверное, смеётесь, а я вот до сих пор не могу избавиться от ощущения, что на таких корабликах в самом деле живут крошечные человечки. Только вот от нас они умело прячутся. Именно к кораблям у меня особо трепетное отношение, будто все они живые.

Вскоре мы обнаружили лесенку, которая манила нас вниз.

– Это тоже часть экспозиции? – засомневалась я. – Спустимся, Вик?

– Раз никаких запрещающих знаков нет, значит можно. Пойдём.

Внизу недвижно стояли первые сумбарины – узкие и тесные. Некоторые из них были построены в начале прошлого века, так что они застали и пережили Первую мировую войну.

Ох, с моей боязнью закрытых пространств от вида музейных моделей становится не по себе. Кажется, что так душно и тесно жить в этих металлических капсулах, да ещё погружаться в равнодушную холодную толщу воды. По наивности я думала, что и современные подводные лодки тоже небольшие. Пока не пообщалась однажды с человеком, который служил в морском флоте; он рассказывал, что сумбарины могут быть размером с многоэтажный дом, так что даже забываешь, что находишься в глубине моря. Впрочем, я всё равно не отважилось бы на такое плавание.

Тем временем лесенка-чудесенка уводила ещё ниже. Почему-то исчезли надписи на английском, остались только на немецком; а вместо необъятных светлых залов мы очутились в узких, извилистых коридорах, освещенных желтоватым светом тусклых лампочек. Что же тут может быть? Аппараты, которые исследуют земное ядро? Оказалось, мои догадки были недалеки от истины – в подвальных залах можно было досконально почувствовать сложность шахтёрского ремесла. Очутившись здесь, я вспомнила, как, будучи подростком, читала книгу Евфросинии Керсновской «Сколько стоит человек». Она писала о том, как в начале 1940-х годов ей пришлось покинуть родную цветущую Бессарабию – её арестовали как помещицу и отправили в тюрьмы Сибири. Там она осваивала самые тяжёлые мужские профессии – работала в морге, затем в шахте. И «шахтинские» главы почему-то были мне особенно интересны. Читая, я отчётливо представляла, как всё это происходило – как изнурённые, полуголодные люди спускались в темноту и тишину, бурили шурф, обрабатывали забой, чудом спасались от обвалов и наводнений, переживали смерть тех, с кем работали бок о бок. И при всём при этом искренне любили свою работу.