Неоднократные аплодисменты, раздававшиеся по ходу моего выступления, красноречиво говорили о полной поддержке съездом наших мыслей.

Я был счастлив, что мне удалось прорваться сквозь препятствия и выступить. Прорываться вопреки воле «начальства» уже стало моей участью, и эти победы в борьбе приносили мне большую радость.

В перерыве между заседаниями ко мне подходили с радостными улыбками члены нашей делегации, а потом нашли меня и корреспонденты нескольких газет, выражая большой интерес к нашим предложениям, обещая написать о них сообщения.

Во время прохождения съезда газета «Советская культура» печатала процеженный сквозь редакторское сито дневник его заседаний, в котором с разной степенью полноты приводились выступления делегатов.

На следующий день я нашел в газете сообщение и о моем выступлении: «т. Ткаченко (Ленинград) – Мы благодарим Совет Министров СССР за его решение от 20 сентября 1956 года „О мерах помощи союзу советских художников“».

И это всё!

Никакого упоминания о наших предложениях. Редактор из аппарата ЦК КПСС поработал добросовестно. Никаких обещанных корреспондентами статей – ни в каких газетах!

Несоответствие объема и смысла моего выступления сообщению в газете было столь разительно, что вызвало у нас не возмущение, а хохот: мы и до этого знали, чего стоит «газетная правда». Все это еще раз подчеркнуло, как не хотели моего выступления «наверху», и то, что удалось с трибуны съезда всё же обнародовать наши мысли, было победой. Чем больше препятствий, тем слаще победа!

Мои дальнейшие мысли были сосредоточены на дне, когда будет утверждаться резолюция съезда. Я был уверен, что постараются выхолостить наши предложения, и потому необходимо добиться поправок и дополнений к проекту резолюции, который будет предложен съезду.

Когда наступил этот момент, я заранее вышел к трибуне съезда и стал около нее, предвидя, что обычным путем слова не получу. Увидев меня у трибуны, сидящие в зале делегаты решили, что так положено, и начали пристраиваться за мной. Образовалась целая очередь желающих внести дополнения.

Можно представить себе чувства возмущения и недоумения, которые охватили сотрудников партаппарата и «компетентных» органов! Такое самоуправство не совмещалось в их сознании со «священно»-историческим духом зала, в стенах которого происходили партийные съезды, определявшие судьбы страны и людей.

Они помнили, как еще совсем недавно в этом самом зале, с этой самой трибуны выступал, неторопливо, с грузинским акцентом произнося русские слова, невысокий, рябой, сухорукий тиран, внутри которого постоянно клокотало черное пожирающее его пламя, ненасыщаемое никаким количеством человеческих жертв, тиран, который вызывал непонятный трепет даже у Уинстона Черчилля (по его собственному признанию), тиран, вызывавший восторженное обожание у раболепной части народа, называемого «советским», и чувство бессильного ужаса и ненависти у родственников миллионов репрессированных людей. Из какой черной бездны он всплыл на поверхность в самый короткий тусклый день, в самую длинную черную ночь 21 декабря 1879 года?

Разве эта незатейливая картинка со стайкой художников, самовольно вышедших к трибуне Большого Кремлевского дворца, не была, при всей своей простоте, ярчайшим свидетельством происходящих перемен в сознании людей, пробужденных исторической речью Хрущева на 20 съезде КПСС, до конца не представлявшего всех последствий своих слов, вписавших его имя в Скрижали Истории?

Прогнать художников от трибуны было уже невозможно. Это было бы публичным скандалом! Это противоречило бы традиции подавать съезды как свидетельство единства партии и народа, партии и интеллигенции.